Содержание выпуска №5

Борис Адрианов

Заметки о сущности русского человека

Долой всё заёмное! Да здравствует своё, родное, народное, самобытное. Будем же во всём русскими, в устройстве своего государства и быта, в науке, философии, литературе, умственной деятельности.
А.С. Хомяков

В предыдущих выступления и статьях я коснулся личностного и жизненного начал в триединстве русского человека. Теперь коснусь его сущности, или природы. Последнюю я понимаю в строго богословском смысле этого слова. Как известно, святоотеческое богословие говорит о Лицах (Ипостасях) Пресвятой Троицы, об Ее Природе (Сущности, Естестве, Усии) и Божественных Исхождениях (Действиях, Силах, Энергиях). Аналогично, человек, созданный по образу и подобию Божию, представляет триединство личности, сущности и жизненности. Если перевести сказанное на язык практической жизни, то это значит: себя надо утверждать, себя надо знать и в себя надо верить. Это касается каждого человека. А поскольку нет человека вообще, а есть русские, немцы, французы и т.д., то и в русскость надо верить, надо её знать и надо её утверждать, то есть воодушевляться русским духом, верить русским сердцем, иметь русскую душу. И потому обратимся к вопросу: что такое русская сущность, что есть природа или душа русского человека?

I.

Русская сущность, или природа русского человека – в чём она себя проявляет? И вообще сущность любого человека – в чем она себя выражает по преимуществу?

Прежде всего, в складе ума (менталитете), далее – в языке и воображении (словесности, художестве), и наконец – в восприятии прекрасного, в преклонении перед определенными идеалами гармонии, лада и красоты. Одним словом, в культуре. И значит, природа русского человека полнее всего проявляет себя в русской культуре. "Без своей культуры и жить России не стоит" – утверждал К.Н. Леонтьев в письме к Н.Н. Страхову. И мы создали великую культуру, которую Поль Валери назвал третьим чудом света, вслед за Античностью и Возрождением. Но нет ничего неизменного на земле. Возникшая культура либо растёт и развивается, либо чахнет и распадается; свидетельство тому – история. Причина роста или гибели культуры лежит, однако, не в ней самой, а в её носителях, творцах и пользователях. Впрочем, в греховном мире, в котором мы живем, ничто не может избежать опасностей и испытаний. Главное – уметь их видеть и преодолевать.

Каковы же главные опасности для культуры в наше время и что мы должны преодолеть в себе, чтобы русская культура вновь предстала во всём своём величии, силе и очаровании?

Есть два недуга, угрожающие самобытному существованию русской культуры; их признают почти все подлинные представители ее, хотя и не сходятся между собой в том, что здесь первично, а что вторично. При этом, однако, они едины во мнении, что современная культура в очень сильной степени оказывает развращающее, разлагающее и даже демоническое воздействие, что слишком часто она воспевает порок, преклоняется перед уродливым и безобразным, словом, все больше теряет свою облагораживающую и возрождающую силу, и связано это напрямую с ее болезнями.

Первый недуг русской культуры – это распространенное убеждение в космополитическом характере культуры как таковой. К сожалению, многие приняли как истину то мнение, что существует некая единая культура цивилизованного человечества, и неважно, на каком "языке" мы размышляем об истине, сочиняем художественное, воплощаем прекрасное. У нас этот взгляд привился со времен Петра I, а затем утверждался в культурном сознании по преимуществу "западниками". Так, например, В.Г. Белинский писал: "Любовь к Отечеству должна выходить из любви к человечеству, как частное из общего. Любить свою родину значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества... Пример Петра Великого, говорившего о родном языке, что лучше чужой, да хороший, чем свой, да негодный, лучше всего поясняет и оправдывает нашу мысль"[1].

При этом Белинский вовсе не отрицает самобытности и оригинальности национальной жизни России. В 1838 году он писал: "Всякий народ есть нечто целое, особое, частное и индивидуальное; у всякого народа своя жизнь, свой дух, свой характер, свой взгляд на вещи, своя манера понимать и действовать. В нашей литературе теперь борются два начала – французское и немецкое... Нам так же не к лицу идет быть немцами, как французами, потому что у нас есть своя национальная жизнь – глубокая, могучая, оригинальная; но назначение России: принять в себя все элементы не только европейской, но мировой жизни, на что достаточно указывает её историческое развитие, географическое положение и самая многосложность племен, вошедших в ее состав и теперь перекаливающихся в горниле великорусской жизни (которой Москва есть средоточие и сердце) и приобщающихся к её сущности... Разумеется, принятие элементов всемирной жизни не должно и не может быть механическим или эклектическим... Эти элементы, принимаясь русским духом, не остаются в нем чем-то посторонним и чуждым, но перерабатываются в нем, преображаются в его сущность и получают новый, самобытный характер... Мы, русские, наследники целого мира, не только европейской жизни, и наследники по праву... Мы возьмем, как своё, вс, что составляет исключительную сторону жизни каждого европейского народа... как элемент для понимания нашей жизни"[2].

Эту веру во "всечеловека", которого явят миру русские, и тогда и позже разделяли многие: ранние славянофилы, Достоевский, Бердяев... У последнего читаем: "Русский народ из всех народов мира наиболее всечеловеческий, вселенский по своему духу, это принадлежит строению его национального духа. И призванием русского народа должно быть дело мирового объединения, образования единого христианского духовного космоса. Но для этого, конечно, народ русский должен быть крепкой национальной индивидуальностью"[3]. А вот Александр Блок: "Нам внятно все: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений". И уже в наши дни: "Но чужие священные камни, кроме нас, не оплачет никто" (Юрий Кузнецов).

"Чистые" западники уже так не думали; они мечтали просто стать европейцами, и такова логика западничества, которой подчинилось сегодня явное большинство. Можно ли с этим согласиться?

Говорение разными языками в день Пятидесятницы утвердило ценность национальных культур даже в христианстве. Как Церковь состоит из поместных церквей, так культура из национальных культур: русской, немецкой, французской и так далее. Да, всем людям свойственно стремление к идеальному: искание абсолютной истины, смысла и цели жизни, потребность в прекрасном и художественном, без чего любая, самая обеспеченная жизнь становится невыносимо пошлой, скучной и бестолковой. Однако художественное, эстетическое и философское содержание жизни разных народов отличается не только разной степенью проявленности, но и глубоким своеобразием, нередко мало или совсем не понятным другим народа ("языкам"). Почему и не приходится говорить о единой космополитической культуре.

Вторая болезнь культуры, осознаваемая уже многими, заключается в её перерождении. Буквально на глазах русская культура, во многих своих проявлениях, становится русскоязычной, и мало утешения в том, что подобное происходит не только у нас.

Причин этому много, что-то здесь от нас не зависит, как во время эпидемии. Но в чем-то виноваты мы сами, ибо слишком мало ценим свою культуру, не дорожим тем, что мыслим, воображаем, сочиняем, общаемся на родном языке, что русское искусство все еще отражает наше понимание красоты, лада и гармонии. А итог может быть печальным. Мы недостаточно ценили, что живем в государстве, объединяющем всех русских – и вот мы уже разделены границами, и русский язык для значительной части наших соплеменников стал "вторым языком", и дело может дойти до междоусобных войн, когда русские будут воевать против русских.

Что тут надо делать, как остановить этот процесс?! Для начала мы должны научиться различать русскую культуру и культуру русскоязычную во всех сферах духовной жизни. Это не так уж и трудно: поэзия Бродского и проза Ильфа и Петрова, живопись Шагала, философия Шестова и Франка, "Петр Великий" Шемякина и "Курочка Ряба" Кончаловского – не принадлежат русской культуре. Они должны уйти с нашего культурного небосвода или, по крайней мере, всегда быть на втором плане, а с ними все их продолжатели и подражатели. Хотя, чтобы увидеть все проявления русскоязычности, нужна соответствующая критика, конкретно показывающая, насколько чужд этот феномен нашему складу ума, воображению, художественности. К сожалению, современной русской эстетической критики практически не существует; критики, которая отправляется от русского понимания мира, красоты и художества.

Однако главное – это проявлять, развивать и утверждать свою русскую сущность, и потому обратимся непосредственно к ней.

II.

И.С. Аксаков в речи о Пушкине выделяет те черты его поэзии, о которых можно сказать, что они "чисто русского народного свойства": "Пушкин... тем отличается от большинства европейских поэтов, что он всегда искренен, всегда прост, всегда свободен, никогда не позирует, не рисуется, не нянчится, не носится со своим "я". Он если и выставляет себя, то непременно хуже, легкомысленнее, чем он есть... Способность шутки, это присутствие иронии в уме – тоже коренная, народная черта истинно русского человека; это постоянно присущий русскому человеку антидот против всякой излишней, а потому и фальшивой идеализации и против собственного самообольщения. Такая ирония – свойство широкого ума – не есть "отрицание" и не противоречит любви. Она дает лишь усматривать человеку, в свете любви, оборотную, юмористическую сторону иной истины, отразившуюся вместе с положительной ее стороной в явлениях ли жизни, в собственной ли душе. Такой грациозной шуткой и доброй, умной иронией, прикрывающей иногда легкою формой глубокую, серьезную мысль и целую перспективу мыслей, обилует поэзия Пушкина... Что особенно поражает в Пушкине и является также русскую психическою чертою, тесно, впрочем, связанной с чувством реальной правды, это отсутствие мечтательности, в смысле немецкого Schwa rmerei, и скажу более, даже отсутствие страстности. Я, конечно, разумею здесь исключительно сферу искусства. Пушкин представляет в себе удивительное, феноменальное и глубоко трагическое сочетание двух противоположных типов как человека и как художника: знойный африканский темперамент и чисто русское здравомыслие, поражающее в самых молодых его произведениях и потом все более и более развивавшееся; страстность природы и воздержанность колорита в поэзии, самообладание мастера, неизменно строгое соблюдение художественной меры; легкомыслие, ветреность, кипение крови, необузданная чувственность в жизни и в то же время серьезность и важность священнодействующего жреца, способность возноситься духом до высот целомудренного искусства"[4].

Н.Н. Страхов так характеризует русскую сущность (в критических статьях о Тургеневе и Льве Толстом): "Мы, русские, вообще – люди серьёзные и не любим ничего внешнего, никакой риторики, никакой шумихи и высокопарности. Для нас кажется лишним всякий избыток в проявлении внутреннего чувства. Тем более нам противно всякое выражение, преувеличенное в сравнении с содержанием. Мы – народ скептический и насмешливый, и вместо того, чтобы находить наслаждение во внешнем излиянии внутренних движений, готовы посмеяться даже над самым искренним и истинным их выражением. Эта черта, с одной стороны, представляет некоторую душевную стыдливость, то есть постоянную боязнь профанировать свои чувства, такое ощущение их святости и красоты, при котором всякая внешняя форма кажется негодною, несоответствующею. Таким образом, при постоянной насмешливости и отсутствии всяких внешних проявлений, у нас в душе сохраняется огромный запас энтузиазма, тем более сосредоточенного, чем меньше он проявляется. Но, с другой стороны, неверие в форму, в выражение, и неумение найти эту форму и это выражение, граничит с цинизмом, то есть с отрицанием всякого энтузиазма, с неверием в самую законность и действенную силу душевных движений. Постоянно колеблясь между этим цинизмом и этим энтузиазмом, мы, очевидно, можем быть удовлетворены только совершенною правдою и простотою, как в жизни, так и в художественных произведениях"[5].

Сказано очень точно, и это не комплимент, хотя бы потому, что ни немцы, ни французы, ни испанцы подобным высказыванием о себе гордиться не будут. И в то же время утверждать, что русские люди поголовно являются более правдивыми и простыми, чем другие, нельзя. Это будет явным преувеличением. Но вот что верно, так это то, что все они, насколько они русские, ценят правдивость и простоту, и в лучшие свои годы, дни, минуты – стремятся жить просто, правдиво и весело. Другими словами, это идеальные черты русского человека. И там, где последнему удается жить согласно своему идеалу, он проявляет свою русскую сущность. Такие идеальные черты в их цельности, или русскую душу, и призвана открывать и показывать нам русская словесность, а шире – нести или заключать в себе русская культура; почему и нельзя судить по ней о русском человеке вообще. Это с одной стороны; а с другой – нельзя требовать от литературы, чтобы она "отображала" жизнь живых людей.

Словесность (шире – культура) сама по себе есть выражение жизни нации. В.В. Кожинов пишет об этом так: "Я отнюдь не считаю, что русская литература, – как и культура в целом, – есть прямое "отражение" или "воспроизведение" русской жизни; такой подход к делу – это прежде всего упрощенное, примитивизирующее истолкование культуры. Уж гораздо более верно понятие о творениях культуры (и, конечно, литературы) как о плодах – своего рода "последних", высших достижениях – исторического творчества, плодах, которые, в частности, вовсе не обязаны быть "похожими" на свои жизненные корни. И, представляя собой порождения истории, творения культуры сами естественно становятся феноменами истории; трудно спорить с тем, что, скажем, былины об Илье Муромце, рублевская Троица, архитектурный мир Московского Кремля, "Жизнь за царя" Глинки, толстовские "Война и мир" или лирика Есенина – это, без сомнения, реальные факты, события русской истории, прямо и непосредственно участвующие в ней"[6].

Художественный литература даёт, а точнее, сочиняет образ (идеал), или являет тип человека. Другое дело, что эти образы и типы обычно выглядят более живыми, яркими и выразительными, чем реально существующие люди, а жизнь души – более прекрасной и светлой, чем окружающий мир. А потому кто много читает и принимает прочитанное близко к сердцу, считает живой реальностью, тот будет постоянно разочаровываться в жизни или видеть её в сугубо карикатурном виде.

Да! Жизнь не то, что говорили
Мои мне книги и мечты;
Ее недаром заклеймили
Печатью зла и суеты. (А. Кольцов)

Душа моя – Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю ни причастных.

Душа моя – Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобой!

О вещая душа моя,
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия. (Тютчев)

Вот эту вторую сторону бытия, жизнь души и призвана выражать культура.

Если те, кто всецело отдается литературе, искусству, философии, будут часто разочаровываться в жизни, то те, кто вообще не читает художественной литературы, не приобщается к философии и искусству, неизбежно становятся пошляками и циниками, стяжателями и наглецами, короче, мещанами.

Кто такие Чичиков, Ноздрёв, Собакевич, городничий, да и вообще многие литературные типы Гоголя? Это, прежде всего, бескультурные люди, они никогда не задумываются об абсолютных истинах, Правде, Цели и Смысле жизни, не преклоняются перед Красотой. Вся их жизнь сугубо практична и деловита. Хотя они могут предаваться праздности и мечтательности, развлекаться и бузотерить, подлинных культурных интересов у них нет.

Но если раньше потере человеческого естества противодействовала религия, то теперь этого нет, люди еще только приходят к вере. Сегодняшнему процветанию мещанства способствует и современное состояние "высокой" или "серьезной" литературы. Нужно прямо сказать, что в подавляющей своей части она не является художественной в настоящем смысле слова, ибо не душа человека, не совершенство и красота – её предмет, а нечто совсем другое. То же можно сказать и о современном искусстве в целом. Именно недостаток художественного и эстетического воображения породил символизм и сюрреализм, как ранее натурализм и реализм. Избранный ими предмет, так называемая "реальная жизнь" – делает их творчество по существу мифологическим, гражданским, социальным, магическим, или вообще чисто условным, рассудочным, "головным" в модернизме и постмодернизме. К примеру, Феллини или Тарковский были просто не способны к художественному творчеству, не умели сочинить и поставить художественное действо. Вообще, уже передвижники страдали этой болезнью, но живопись всё же устояла; а вот так называемый критический реализм в литературе нанес куда больше вреда.

Замечу еще, что Василия Шукшина очень томила эта двоякая природа человека, его двуединое существование в художественном и реальном мире. Страсть к игре на балалайке, проходящая через всю жизнь Антипа (рассказ "Один") как раз и выражает глубочайшую потребность человеческой души в прекрасном. Это не отдых после трудовых будней, а постоянное влечение к идеальному. Жена, зная его "слабость", зорко следит за тем, чтобы вовремя засадить его за работу. Но именно "несуразного" Антипа она выбрала в молодости, потому что молодость бывает наиболее чуткой к прекрасному. "Музыкальный идеализм" Антипа позволил не только ему самому, но и жене его сохранить человечность среди всех тягот и бед, в одинокой старости. Вообще, народная музыка показывает особенно ощутимо, что в русском народе всегда жила душа, и ничто не могло превратить его в народ мещан или кулаков-мироедов (предтеч буржуа-фермеров).

Из вышесказанного не следует, что я совсем отрицаю те явления литературы и искусства, которые имеют не художественный, а реалистический (или мифологический) характер. К тому же и они, в той или иной степени, но вынуждены использовать художественные приемы; но уже лишь как средство, почти ничего не говорящее душе.

Коль скоро я коснулся понятия "мифологического", выражаемого в гражданской, социальной и прочей литературе, то следует подчеркнуть: когда нам "выдают" образцы поведения, описывают примерного советского, нордического, цивилизованного или какого-то еще человека, это уже не художество, а типичная мифология. И то же – когда развенчивают эти типы в пародии или сатире. Аналогично в искусстве; Пикассо, Дали, Шагал, Малевич – не художники в строгом смысле слова, ибо они не обладали эстетическим воображением, а просто конструировали свои произведения по тем или иным рецептам. Я опять же не отрицаю их творчество полностью, а только хочу подчеркнуть, что к ним надо подходить с другими мерками и не следует видеть в них нового периода или стиля в искусстве. Это, так или иначе, но прикладное искусство, хорошее для политики ("Герника" Пикассо), идеологии, эстетики производства (школа Бакхаус), но ничего не говорящее о природе человека, о жизни его души. Да, оно по-своему тоже нужно человеку, но сравнивать его с настоящим искусством просто нельзя.

"Нехудожественная" литература и "нехудожественное" искусство нашли, к тому же, свои собственные изобразительные средства, критерии мастерства. Символизм, понимание физиологии цвета, в философии – переживание так называемых "пограничных ситуаций", и многое другое, что совсем не характерно для подлинной культуры и даже противопоказано ей. И не только по методу, но и по предмету изображения: страсть, а не любовь (что, кстати, очень четко различал Александр Блок); наслаждение, а не воспарение; мудрость, а не знание.

Конечно, при таком строго художественном подходе мало что останется и в литературе, и в искусстве, и в философии, особенно ХХ века. Но тем более мы должны ценить то, что остается; и свое, близкое нам – в особенности. Поэтому каждый должен критически рассмотреть свои привязанности в философии, литературе и искусстве, с тем, чтобы знать, к какому источнику прибегать для утоления культурной жажды – чтобы она была действительно утолена.

III.

Сущность человека постоянно требует отстраненности от конкретной реальной жизни, ибо последняя имеет тенденцию полностью поглотить человека и не выпускать его из своих объятий. Только полная отрешенность от бытовой, служебной и даже личной жизни ставит все на свои места. И вот этому-то и призвана служить культура в любых её проявлениях, в этом состоит непреходящее значение культуры для человека, и особенно сейчас, когда религия занимает достаточно скромное место в душах людей или не занимает никакого (я имею в виду подлинную религию, а не её суррогаты). Поэтому обращенные к нам слова "Не хлебом одним будет жив человек, но всяким словом Божиим" (Лук. 4.4) мало применимы к большинству наших современников. Вот почему быть сегодня культурным человеком – важнейшая обязанность каждого из нас и первое условие сохранения нашей человеческой сущности.

С этим, конечно, согласятся далеко не все. Разнообразные "жизнелюбы" в особенности будут укорять нас за непрактичность, стыдить за "праздность", обвинять в "антиобщественных настроениях" и т.д. и т.п. Однако мы не должны внимать подобным речам. Философия, литература, искусство нужны нам как воздух. Да это и есть воздух, вода и пища сущностного начала в человеке. Без них человеческое существо вырождается, и человек превращается, в лучшем случае, в "тип" или в карикатуру на человека, в изображении которых так преуспели наши великие сатирики.

Осознание существенной необходимости культуры и делает нас существами разумными прежде всего, и без такого осознания мало что значит и воспитание и образование и даже "профессиональное" культурное творчество.

Однако одной простой отрешенности мало; можно ведь "отрешаться" с помощью наркотиков, алкоголя, рыбной ловли... Но нужна именно культурная отрешённость, и лучше, эффективнее всего – путем собственного творчества. Притом мы должны ясно сознавать, что наши размышления, фантазии, творения по большей части не найдут понимания, во всяком случае, постоянного; пусть это нас не смущает. Размышлять, воображать, стремиться к прекрасному мы должны в первую очередь для себя.

Да, к сожалению, далеко не каждый может творить. Но кто не может жить своим творчеством, тот должен жить чужим, то есть вникать в рассуждения философов, читать художественную литературу, постигать красоту в искусстве. Вот что должно стать обязательным элементом нашей жизни, если даже из-за этого придется пожертвовать чем-то другим. Одним словом, культурная жизнь может быть названа идеализмом, а существование без культурных интересов – мещанством.

К сожалению, идеализм сегодня не в почете даже у философов. То ли им тоже никак не оторваться от реальной жизни, то ли идеализм они понимают превратно. Хотя истинная причина лежит глубже – большинство философов мыслях в категориях монизма: персонализма, панпсихизма, экзистенциализма, витализма, спиритуализма, либо еще чего-то, но всегда только монистически. Триединой, то есть подлинно христианской философии ещё нет, и приходится выбирать что-то одно. Идеализму тут особенно не повезло. Так, даже Н.О. Лосский пишет: "Сами идеи... только формы или содержания бытия живых существ"[7]. Но категории жизни (органичность, непосредственность и т.п.) не применимы к сущности человека, относятся исключительно к его жизненному началу – так же, как категории существа, субстанциального деятеля, духовной субстанции применимы только к личности человека.

Но идеи, образы, идеальная красота и совершенство, одним словом, всё, что составляет сферу идеального – бывает более притягательным для человека, чем живые люди, вызывает более сильную реакцию; да и перед людьми мы часто преклоняемся потому, что они воплощают, в той или иной степени, идеальное начало.

Критикуя идеализм, обычно ставят ему в вину, что он игнорирует реальность вещественного мира, считая его производным от идеи, сознания, воображения, представления. Однако триединый подход не обязывает нас делать нечто подобное. Не отрицая вещественность мира и духовные субстанции, мы можем и даже должны, тем не менее, утверждать: то, что находится в душе человека, а конкретно – в разуме, художественном и эстетическом воображении, не суть духовные субстанции, но состояния человеческого естества (усии), или сущности человека. Такие состояния называют обычно психическими или душевными. Но это слишком общо и неопределенно. Более точно и применительно именно к сущностному началу в человеке – это художественные, эстетические и разумные состояния души, которые первичны в нашем философском и художественном творчестве, будучи своего рода "субстанциями" души. Нашей сущности, нашему естеству, или природе хочется знать абсолютную Истину и Смысл, хочется жить по Правде, видеть Цель, и всё это с большой буквы; понимать мир и знать своё положение в мире. Из этих врожденных потребностей разума и возникают философия, богословие и наука.

Художественная "субстанция" души стремится к образности как особой художественной категории человеческой жизни. Говоря более конкретно, этому служат особые чувства: возвышенность, лиричность, драматизм, повествовательность (эпичность), веселость (ироничность). Из возвышенного состояния души рождаются классицизм и романтизм, ранее – героический эпос; из лирического – поэмы; из повествовательного – романы, и т.д. Неразвитость, к примеру, повествовательного чувства превращает литературу в нескончаемые сериалы с одной стороны, в "литературу абсурда" – с другой. Непроявленность драматического нагоняет скуку, отсутствие возвышенного приводит к цинизму и пошлости, которых и так хватает в мире.

Пять эстетических чувств, или состояний души, рождают архитектуру, музыку, скульптуру, танец и живопись.

Конечно, с точки зрения как личностного, так и жизненного начал человека, подобных душевных состояний просто нет в мире, мы как бы навязываем их миру, очеловечивая его. Но поскольку мир немыслим без человека (ибо и был создан Творцом для человека, как среда обитания, возделывания и совершенствования), то все это есть мире и даже подчинено его законам, как природа и космос подчинены законам, которые от Бога. В определенном смысле можно даже сказать, что для природы и космоса законы – это Бог или "душа мира". И ученые, открывая законы, создавая теории и системы, находят божественное в природе и космосе. Подчинение закону всемирного тяготения или периодическому закону Менделеева заложено в сущности (природе, усии) физических тел и химических элементов. Тут они не имеют свободы, то есть не могут "отказаться" от следования этим и другим законам.

Но человек способен осознать законы своей сущности и свободно следовать этим законам. Вот почему всегда так оптимистичны философы-идеалисты, и особенно в своих теодицеях и утопиях. То же самое можно сказать и о подлинно художественной литературе. Здесь несомненная правда идеализма как такового. И лишь когда он сам впадает в монизм, то есть превращает в нечто вторичное (производное) жизненное и личностное начало человека, он заблуждается, как и любой монизм. Но поскольку дело касается только сущности человека, тут идеализм совершенно прав.

IV.

Какие выводы проистекают из сказанного? Культура рождается из души народа, строже говоря – из сущности "языков" как основополагающей субстанции. Не из культа (Павел Флоренский), не из религии, а из души народной.

Русская культура, высочайший взлет которой в XIX веке заметили все, существует, как минимум, с IX-X веков; достаточно назвать богатырский эпос – былины, которые неслучайно сохранились в почти неизменном виде до времени их собирания и изучения, ибо они воистину выражают русскую сущность. Сознание своей органической связи с древним народным эпосом очень характерно для русских писателей. П.А. Вяземский вспоминал: "С жадностью слушал я высказываемое Пушкиным своим друзьям мнение о прелести и значении богатырских сказок и звучности народного русского стиха"[8]. Л.Н. Толстой сразу после окончания "Войны и мира" задумал роман, главными героями которого должны были стать девять богатырей, перенесенные в современную русскую жизнь. Он же считал, что курс литературы надо начинать с былин.

Область разумения (философствования) была поглощена богословием, но и здесь мы видим самостоятельную русскую мысль, например, у митрополита Илариона в "Слове о законе и благодати".

Музыкальные темы сказителя былин (или "старин") Рябинина нашли свое отражение у Аренского (фантазия на темы Рябинина). Вообще, композиторы XIX века любили обращаться к народным песням, проникаться их внутренним настроем, соединяясь через них с душой народа, настраивая свою лиру на русский лад, когда русская народная песня становилась своеобразным камертоном (Глинка и Балакирев, Мусоргский и Чайковский, Бородин и Римский-Корсаков, Стравинский и Мясковский).

Душа народа едина и существует вечно. К ней обращаются, её выражают национальные гении. Подобную связь и следует называть народностью в самом первом, основополагающем значении этого слова. В конечном итоге, любое творение проверяется своим соответствием народной душе. Современному, во многом рационалистичному человеку это понять трудно, верующему легче. У последнего есть аналогия в Церкви, а именно, Священное Писание и Священное Предание. Все памятники мысли, воображения, эстетики образуют своего рода священное писание (с малой буквы) национальной культуры. Но как христианство первые десятилетия существовало без Св. Писания, так и нация может обходиться какое-то время без письменных памятников национальной культуры. Главное, чтобы русские люди жили национальным культурным преданием, чтобы жила душа народа, или, перефразируя С.Н. Трубецкого, чтобы "каждый держал внутри себя собор со всеми русскими душами, жившими и живущими".

Вот почему нельзя ограничиваться уже имеющимся культурным достоянием, а надо обязательно продолжать культурную жизнь. Ибо остановка есть в определенном смысле смерть культуры или, в лучшем случае, спячка, из которой можно и не пробудиться (греки и античное искусство).

Жизнь культуры протекает на двух уровнях, "верхах" и "низах" культуры, по выражению Н.С. Трубецкого (сына С.Н. Трубецкого). При этом общенародный уровень ("низы") существует всегда, практически в каждом народе. Высокая культура может иметь место, а может и не иметь. Однако, если "верхи" культуры теряют связь с "низами", они деградируют и становятся неспособными выражать все стороны народной души. Рихард Вагнер утверждал, что евреи не способны выразить в музыке героическое и трагическое начало именно потому, что они оторваны от своих "низов". Только "когда между личностью и простым народом есть непрерывная живая связь и взаимное понимание", по выражению К.С. Аксакова, то есть когда талант сроднился с душой народа, он способен создавать шедевры национальной культуры. Это качество характеризует и основоположников национальных школ, будь то в литературе, музыке, живописи. Неслучайно А.С. Пушкин писал проникновенные стихи о своей няне Арине Родионовне, приобщившей его к русскому слову, так что даже последующее "французское" воспитание не прервало его связи с народной душой. С симфонии на две русские темы М.И. Глинки началась и русская национальная музыка. Глинка в высшей степени обладал тем качеством, которое называется народностью: чувствованием музыкальной души народа. Даже доскональное изучение музыкальной техники за рубежом не заглушило это качество. Характерно его высказывание: "Музыку создает народ, а мы её просто аранжируем". И все русские композиторы буквально боготворили Глинку за этот подвиг создания русской музыки высокого полета. Вообще, создание национальных культурных школ, будь то в музыке, живописи, литературе, театре – колоссальная опора для следующих поколений творцов, ибо тогда отпадает необходимость непосредственно обращаться к "низам". Но всё равно – глубокие таланты чувствуют потребность обращаться к народной душе, а в период засилья чужих и чуждых влияний такое обращение просто необходимо.

Например, преодолеть чуждую нам силлабическую поэзию (хотя она всё же славянского происхождения) Тредиаковский смог, обратившись к русской народной поэзии. Он сам отмечал это, когда писал: "Всю я силу взял сего нового стихотворения из самых внутренностей свойства, нашему народу приличного, и буде желаете знать, то мне надлежит объявить, что поэзия нашего простого народа к сему меня привела"[9].

К.С. Аксаков сформулировал свое исповедание народности так: "Источник внутренней силы и жизни и, наконец, мысли всей страны пребывает в простом народе". На мой взгляд, суть этих слов в том, что никто не может выразить только свою душу; в творчестве мы всегда выражаем душу своего народа. Однако не следует слишком буквально понимать слова Константина Аксакова, не следует "боготворить" простой народ. Во-первых, и в его среде далеко не все живут душой; здесь легко найти качества, которые в свое время отталкивали даже славянофилов. Так, вскоре после крестьянской реформы А.И. Кошелев писал И.С. Аксакову: "Прежде нужно было иметь и самостоятельность и храбрость, чтобы говорить в пользу народа, – теперь нужно ещё больше самостоятельности и храбрости, чтобы сказать слово в отпор модному направлению все превозносить народ. Много, конечно, в нем хорошего, но необходимо есть и дурное; недобросовестность русского человека теперь ярко проявляется. В этом отношении он едва ли уступит французу. Прежде мы это сваливали на крепостное состояние, но теперь его нет, а недобросовестность ещё сильнее высказывается... Что потравлено и погноено хлеба! Что украдено с полей, из амбаров, из изб и проч.! Одним словом, страшно подумать об общей неурядице"[10].

Однако критическое отношение к своему народу никогда не должно заходить слишком далеко, не должно переступать некого предела, некой черты, за которой наступает отчуждение от своего "языка", приводящее к тому, что я называю "русскоязычностью" русского по рождению и воспитанию человека. Таких людей, полностью или частично утративших связь с народной душой, становится всё больше и больше. Причин здесь много. Коснусь одной. Поток русофобской литературы искушает почти всех, и тут заразительна даже не злонамеренность, а та безответственность, "легкость", с какой мы начинаем осуждать свой народ. Не важно, по какому поводу и из каких побуждений, хотя бы из самых благородных (ведь не случайно народная мудрость гласит: "не выноси сор из избы", и это касается и нашего национального дома). Нечто похожее я вижу и в тех обвинениях в адрес народа (в покорности, излишнем терпении), которые исходят от леворадикальных движений. Им хочется, чтобы народ взбунтовался, и на этом гребне они снова пришли к власти. Но сказанное выше относится и к тем, кто призывает к всенародному покаянию за цареубийство, доходя в своих призывах до кликушества, угрожая, что без такого покаяния мы обречены на вечное прозябание, ну и так далее.

Но к действительному покаянию, изменению ума и жизни, способны очень немногие. И мы видим, как сами коммунисты ничему не научились, не извлекли никаких уроков из третьей русской смуты; не способны возглавить национальное возрождение именно потому, что не покаялись в своем интернационализме и воинствующем атеизме, даже и говорить об этом не хотят. И получается, что они и демократы – это, по сути, отцы и дети, а по закону эволюции отцы не могут наследовать детям; время коммунизма прошло.

V.

Исходя из вышесказанного, мы можем утверждать, что народность должна стать нашей, так сказать, "культурной религией", то есть связывать нас с душою (сущностью) русской нации во всех областях культурной жизни. Однако если в литературе и искусстве мы состоялись во всех отношениях: создали шедевры, признанные всем культурным миром, и, что не менее важно, сами осознали их значение, ввели в курс образования и воспитания подрастающего поколения, то вот о философии мы этого сказать не можем. И дело не в том, что у нас нет или не было глубоких мыслителей – дело в том, что мы их очень плохо знаем и почти не ценим. Современное отношение к ним напоминает восприятие русским обществом середины XIX века творчества Пушкина. Не только Чернышевский, Добролюбов, Писарев и иже с ними не ценили его; не понимал позднего Пушкина Белинский; ранние славянофилы до известного времени тоже не отдавали ему должно (в качестве примера можно назвать К.С. Аксакова, и не только его).

Сегодня является модным, пропагандируется, изучается творчество русских философов, которые больше подходят под определение "русскоязычных" – настолько слабо они связаны с русской душой или не связаны с нею вообще. И это не только Чаадаев, Франк, Шестов, но во многом и Вл. Соловьёв, а также те, кто ему наследовал. В то же время почти совсем не изучаются самостоятельные русские мыслители, без которых мы не научимся мыслить по-русски, не найдём "ключа" к пониманию разума русской нации.

А.С. Пушкин, М.И. Глинка, В.М. Васнецов – не просто национальные гении в поэзии, музыке, живописи; они для нас – особого рода камертоны, настраивающие нашу душу на русский лад. И такие камертоны мы должны найти и в русской философии. Не обязательно иметь один камертон для всех. Для кого-то это будет А.С. Хомяков, для кого-то И.В. Киреевский, Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев, В.И. Несмелов. Для меня это Н.Я. Данилевский. Но камертон обязательно должен быть, он необходим тем, кто вступил на тернистый путь самостоятельного мышления. Без этого мы не научимся мыслить по-русски, ибо важно не только знать то, чему учили русские мыслители, к каким выводам они пришли, какие системы построили. Не менее важно (а на первых порах даже и важнее всего) понять, как они мыслили, усвоить их подходы к решению фундаментальных философских вопросов, а то и перенять их стиль, манеру, терминологию.

Мыслитель, живущий в душе каждого человека, всегда стремится к тому, чтобы найти безусловную основу мирового бытия. Конечно, одних это волнует больше, других меньше – но, сознательно или нет, люди приходят к какому-то решению, опираясь на какую-то традицию, школу, течение, направление; и объяснение многих проблем уже тем самым предопределено. Вот почему так важен первоначальный выбор в пользу идеи, материи, духа, бытия, жизни или чего-то еще. На мой взгляд, исходным или первичным моментом размышления – метафизическим "корнем" русской мысли – является человек. Однако это не гуманизм в его обычном понимании, а нечто другое. От человека "отправляется" русская мысль – не от мира, идеи, отвлеченного принципа, а именно от человека.

Именно человек – отправная точка осмысления, своего рода гносеология русской мысли. Как никакая философия в мире, отечественная философия исходит от человека. И Православие очень этому способствовало. Ведь как развивалось богословие? Прежде всего, как ответ на вызов еретической мысли, как правильное разрешение вопрошаний разума, как истинное знание Бога. Аналогично и русские мыслители вступаются за человека, когда возникает угроза его полноте, глубине, цельности, тайне; когда начинает отрицаться его самобытная природа, когда он начинает "переделываться", превращается в идолопоклонника. Таким образом, в защите человека, в верности человеку – главный нерв русской философской мысли.

В самом деле, в чём основной пафос славянофилов? В защите права человека на собственную культуру, самобытную национальную жизнь, в вере в великий духовный потенциал своего народа. Вызов всему этому был брошен Европой и, в какой-то мере, поддержан Петром I. Западничество в самой худшей форме, заразив высшие слои общества, реально угрожало естественному культурному развитию России. Деятельность славянофилов, несмотря на их относительную малочисленность, оказалась чрезвычайно плодотворной, ибо способствовала развитию и расцвету великой русской литературы и национального искусства. Н.Я. Данилевский, сформулировав теорию культурно-исторических типов, поставил точку в этом вопросе, достоверно обосновал и утвердил право каждого народа на самостоятельное развитие, на свою самобытную культуру.

VI.

Тема, которую я затронул, необъятна. И коснулся лишь немногих моментов, определяющих сущность, или природу, естество русского человека. Тем не менее, можно сформулировать некоторые выводы, хотя бы и предварительные.

Обычно, определяя русскость, или сущность русского человека, ограничиваются тем, что подчеркивают какие-то отдельные отличительные черты характера, темперамента, восприятия мира и т.п. Широк русский человек, слишком широк – сетуют одни. Великодержавен и необуздан, агрессивен – констатируют другие. Простодушен, доверчив и слишком покорен судьбе – изрекают третьи. Ну и так далее. Однако совершенно недостаточно сказать, что русские люди особенно религиозны, что они метафизики и в душе правдолюбцы, что и вообще русский народ – народ-богоносец, хотя несомненная доля истины в этих суждениях есть.

Изначально мы должны констатировать другое. Русские – это "язык", народ с богатым художественным и эстетическим воображением, способный глубоко мыслить и верно рассуждать обо всем на свете. В этом его первое отличие от многих "языков", не создавших глубокой и всесторонней культуры. Русский народ такую культуру создал и сумел сохранить, выдержав разного рода искусы, испытания на прочность, которые продолжаются и до настоящего времени. Один из таких искусов обусловлен нашим общением с примитивной культурой народностей, проживающих на необъятных просторах нашей родины. От них идет импульс отрицания культуры вообще, хотя и среди них рождаются свои таланты (которые обычно вливаются в русскую культуру). Кроме того, в любом народе существуют люди мещанского, буржуазного склада, самим образом своей жизни отрицающие необходимость культуры. О них я уже говорил и повторяться не буду.

Наше второе отличие уже от европейских "языков" заключается не столько в наличии каких-то особых качеств (они индивидуалисты, мы люди соборного действия; европеец – человек прометеевского склада, русский – иоаннического, по В. Шубарту), а скорее набором, спектром качеств и их выраженностью, силой, мощью. Как бы нам ни льстили (или как бы не раздражали нас) суждения подобного рода, мы не должны придавать им большого значения, должны всегда видеть их наивность, условность, публицистичность или даже "газетность", а потому не тратить эмоций и сил на их опровержение и критику; тем более не следует опираться на них в рассуждениях о России и русских. К тому же, подобные взгляды почти всегда больше характеризуют самих авторов (к примеру, того же Шубарта), чем объект описания.

Следует подчеркнуть, что наше общение с Европой носит другой характер, чем общение с примитивными народами. Развитость, а нередко и завершенность европейской культуры подавляет тех из нас, кто не способен к самостоятельному творчеству, а также тех, кто потерял связь с душой своего народа, но хотел бы подвизаться на культурном поприще, да еще на первых ролях. Тем не менее, мы не должны вводить "карантин", отгараживаясь от европейской культуры внутренне или внешне. Никогда не надо исключать возможность творческого усвоения тем или иных достижений европейских гениев; недопустимо лишь заменять свою культуру чужой, пусть даже и более совершенной на данный момент.

Русская культура сумела не только сохраниться, но и успешно преодолеть как соблазн "одичания", примитивизма, так и искушение европеизма, подражательности, эпигонства, хотя это по-своему вечные соблазны для русского человека. И сейчас немало людей, не ценящих культуру и вроде бы не испытывающих в ней нужды; в глубине души обвиняющих и отвергающих интеллигенцию именно за ее приверженность культуре. Налицо и современные "западники", по-прежнему имеющие большой вес и влияние. На них я не буду останавливаться. Отмечу только факт появления своеобразного гибрида "западничества" и "примитива", родиной которого стала Америка, в первую очередь США. Это джаз и Голливуд, современное массовое искусство во всех его проявлениях, сочетающих в себе примитив и его европейскую обработку (например, Гершвин в музыке).

Тем не менее, самым опасным искушением для русской культуры является искушение "русскоязычностью", и потому позволю себе дополнить сказанное выше.

Своеобразными предтечами стали здесь униаты в религии, когда под православной обрядностью скрывалось католическое содержание. Это изощрённое изобретение латинства в конечном счёте принесло и ещё принесёт больше вреда самим католикам, так как служит главным препятствием для нашего братского общения. Так или иначе, униатство ввергло в соблазн немалую часть православного мира. Аналогично обстоит дело с русскоязычностью, пустившей глубокие корни в русском обществе.

Русскоязычность имеет разную природу. Во-первых, она возникает из незнания русских мыслителей, русской словесности и искусства. И в этом случае от неё можно избавиться. Во-вторых, она поражает человека, если он потерял связь с народной душой, когда он начинает пристрастно и несправедливо осуждать свой народ, тем более, если это происходит печатно или перед массовой аудиторией; и особенно пагубно, если такое осуждение западает кому-либо в душу, то есть совратит хотя бы одного русского человека. Наконец, русскоязычность исходит и от "иноязычных" включений в нашей культуре. Любая, тем более великая, культура имеет такие включения, которые до определенного предела не влияют на ее существо и даже в известной степени ее обогащают и разнообразят, а также делают её как бы родной, доступной и притягательной для "языков", не способных создать свою великую культуру.

Однако особенность нашего времени заключается в том, что русскоязычность "иноязычного" происхождения стала задавать тон в нашей культуре и увлекать в массовый отрыв от души своего народа людей, русских по своему происхождению и воспитанию: А. Кончаловский, М. Шемякин, А. Синявский... и список этот можно долго продолжать. Другими словами, болезнь русскоязычности стала разрастаться, как раковая опухоль, и грозит гибелью национальной культуре. А без последней мы утратим полноту национального существования (недостаточно ценимую нами, как недавно мы не ценили единство всех русских в одном государстве). Не сможем мы тогда противостоять и культурному одичанию, так как русскоязычный суррогат культуры не имеет настоящей власти над нашими душами и не способен отвлечь нас от политики, от социальных проблем, от сугубой буржуазности повседневного существования. Ситуация, таящая в себе взрывы, и не только культурного плана. К счастью, это еще не полная действительность, а скорее тенденция, но многое свидетельствует о том, что эта тенденция углубляется и может привести к трагической развязке – если мы до конца не осознаем происходящего и не примем участия в борьбе за чистоту и совершенство русской культуры.

Ведь культура – это и мы с вами. Это наше участие в культурной жизни своего народа, свидетельством чему являются и наши собрания, и наш журнал. Слава Богу, никто не может запретить нам думать по-русски, исповедовать русскую образность и красоту, поддерживать там, где мы можем и чем можем, все национальные культурные начинания, русские таланты и дарования. Ну а те, кто одарен хоть каким-то талантом, не должны закапывать его в землю, обязаны служить ему, развивать его, не отделяя свое творчество от служения народу. И никакие причины и обстоятельства не должны заставлять нас менять свое поприще, отказываться от своего призвания ради каких-либо посторонних целей, даже самых благородных, к чему нередко призывают нас именно патриоты и государственники, а также люди действия и воли, не сознающие, что в сфере культуры идет своя борьба, не менее напряженная и трудная, чем в политике, и здесь тоже нужны решимость и стойкость, мужество и беззаветность.

Заканчивая, скажу следующее. Русская культура выдержала много испытаний на протяжении своей долгой и славной истории. Были времена и более тяжелые, чем сегодня; но никогда не было уныния, безысходности, неверия в свои силы. Да, подобные чувства сейчас усиленно нагнетаются; но думается, мы прошли пик, пережили самое страшное и тяжелое. Главное, мы начинаем осознавать происходящее, мы видим, наконец, источник зла, знаем, с чем мы должны бороться, что необходимо искоренить в себе – и в нас растет решимость, наша воля обретает действенность. Наконец, мы не одиноки. Душа народа жива и она будет питать каждого, кто не потерял с нею связь и стал её выразителем в своей жизни и творчестве.

Литература

1. Белинский В.Г. Собрание сочинений в 12 томах – М., 1859-1862 гг., т.4, с.261, 488-489.

2. там же, с.258-259.

3. Бердяев Н.А. Новое Средневековье – М., 1991 г., с.22.

4. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика – М., 1981 г., с.273-275.

5. Страхов Н.Н. Критические статьи об И.С. Тургеневе и Л.Н. Толстом – т.1, Киев, 1901 г., с.153.

6. "Наш современник", № 6, 1992 г., с.167.

7. Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция – М., 1995 г., с.344.

8. "Наш современник", № 8, 1992 г., с.165.

9. "Русское самосознание", № 3, 1996 г., с.64.

10. "Голос минувшего", № 2, 1922 г., с.67.