Содержание выпуска №5

Николай Ильин

Политика и философия

(к обоснованию русского национализма)

Мой доклад будет посвящён связи философии и политики, а точнее, выяснению тех, порой безотчетных, философских интуиций, которые лежат в основе наших политических симпатий и антипатий. Сразу подчеркну: сегодня я попытаюсь сделать только самый первый шаг в этом направлении. И мне будет нечего возразить тем, кто скажет, что до полного прояснения философских основ политики мне ещё далеко. Моя задача сегодня: только наметить верный подход к делу и показать, как этот подход в принципе работает.

В чём же суть выбранного мной подхода? Она проста. Я утверждаю: основные типы политических движений соответствуют, в общем и целом, основным типам философских учений. Сразу сделаю важное уточнение: если для характеристики типов философии я буду использовать понятия, ставшие достаточно традиционными, устоявшимися, то для характеристики типов политики я буду использовать термины сегодняшнего дня. Я буду говорить здесь языком сегодняшней политической жизни в России, причем языком самым простым, тем, которым говорит большинство людей, а не только искушенные политологи. Такое сочетание сравнительно строгого языка философии и весьма нестрогого языка политики может показаться методически неверным. Но дело в том, что, на мой взгляд, язык политики и не может быть строгим сам по себе, без философии, на уровне чисто описательной политологии. А вот если мы разберёмся в терминах философии, то и термины политики станут яснее и определённее.

И второе предварительное замечание. Связав основные типы современных политических движений с основными типами философских учений, я отдам предпочтение одному типу политики и одному типу философии. Я, конечно, попытаюсь обосновать свое предпочтение, но мне почти наверняка укажут, что я отстаиваю некий монизм и в политике, и в философии. Заранее скажу – в определенном смысле это действительно так. Но, на мой взгляд, есть монизм и монизм. Для дурного монизма существует только его принцип, а всё остальное как бы не существует и не имеет права на существование. Для монизма иного рода, монизма, который я считаю оправданным, существует один первопринцип, который позволяет понять и другие принципы, более того – понять их необходимость наряду с собой. Такой первопринцип, на мой взгляд, действительно только один – один в философии и один в политике. Какой именно – я скажу очень скоро.

Но с чего же начать выяснение связи между политикой и философией? Поскольку мы достаточно долго жили в определенную эпоху, вспомню сначала то, чему нас долго пытались учить, так сказать, в обязательном порядке. А именно, утверждалось: в политике имеет место основное противостояние коммунизма и капитализма. Сразу отмечу то, о чём я уже говорил – зыбкость политических терминов; о том же противостоянии говорили, как о противостоянии советского и буржуазного; на место коммунизма ставили "социализм" (и даже "реальный социализм") и т.д. Но всё-таки суть одной политической позиции обычно выражалась словом "коммунизм"; что касается позиции противоположной, то она нередко (и даже очень часто) определялась отрицательно, как антикоммунизм; причем определялась так и в официальной идеологии, и в массе её противников, сознававших себя, прежде всего, явными (а ещё чаще тайными) "антикоммунистами".

Но сейчас для нас важнее другое: указанной политической дихотомии соответствовала более определенная философская дихотомия, всем нам известное представление, что существует два основных типа философских учений: материализм и идеализм. Конечно, и здесь существовали свои терминологические тонкости: нас учили, что есть материализм "вульгарный" и материализм "диалектический"; есть идеализм "субъективный" и "объективный". Но в целом эти тонкости не стирали грани между двумя философскими позициями: через всю историю философии прослеживалась борьба материализма и идеализма. В проекции же на современность этой философской борьбе соответствовала политическая борьба коммунизма и антикоммунизма, во всех разновидностях последнего, даже если они, эти разновидности, не совпадали с борьбой за капитализм, а велись, скажем, с позиций так называемого фундаментализма, сочетавшего в политике и антикоммунизм, и антикапитализм.

Итак, в политике коммунизм против антикоммунизма (в скобках – капитализма, но не только его); в философии: материализм против идеализма (и здесь уже скобок, по большому счету, не требовалось). Конечно, какие-то реверансы в пользу идеализма делались, признавалось его значение для углубления материалистической философии; но эти реверансы фактически ограничивались периодом истории философии до середины прошлого века, кончались, по сути дела, Гегелем. Когда материализм достиг (или якобы достиг) своей высшей формы, идеализм уже стал чистым и безусловным противником.

Такова была, в общем и целом, официальная доктрина. Но, к сожалению, не только официальная. По большому счету, её разделяли и так называемые "инакомыслящие", только менявшие знак в своих оценках – как политических, так и философских. Сегодня многие бывшие "антикоммунисты" посыпают голову пеплом, журят себя за то, что не разглядели противника более опасного, чем коммунизм; очень часто даже встают в ряды нынешних коммунистов, чтобы вести борьбу с этим узнанным, наконец, врагом. Только узнанным ли на самом деле? Я утверждаю: мы не разберемся в политике, пока не разберемся в философии. Тем более что именно здесь можно разобраться достаточно спокойно, а главное, ясно. Давайте попытаемся это сделать.

Итак, сколько же основных типов философских учений в действительности существует? Обратимся здесь к работе замечательного русского мыслителя Льва Михайловича Лопатина (1855-1920), подлинного классика русской философии; к работе, которая так и называется – "Типические системы философии". Сразу уточню: я не буду пересказывать эту работу, а изложу скорее свою "рефлексию" на её содержание, с моей собственной расстановкой акцентов и даже терминологией, которая порой отличается от лопатинской. Насколько отличается, пусть решит тот, кто прочтет работу Лопатина самостоятельно. Итак, сколько же типов философских учений, или, выражаясь несколько иначе, сколько типов основных философских установок существует? И здесь надо сказать – в каком-то смысле таких установок действительно две – но совсем не в том смысле, о котором говорилось выше. Эти две установки я буду называть метафизикой и позитивизмом.

Охарактеризую сначала последний. Позитивизм – это установка на факты как на некую предельную реальность. Факты – это те явления, события, феномены и т.д., которую образуют совокупность нашего опыта, во всех его разновидностях. Главный тезис позитивизма гласит: не надо искать какой-то реальности за этими фактами. Надо изучать их строение и связь – только это и является настоящим познанием. Сам Лопатин называет эту установку – феноменизм, от слова "феномен". Здесь русский философ проявил несомненную проницательность; его статья появилась в 1906 году, а уже в ближайшие годы на Западе стала быстро набирать силу так называемая "феноменология", как раз и сводившая задачу философии к изучению строения, структуры феноменов, в самом широком смысле слова. Другое дело, что Лопатин недооценил изощр`нности этой философской установки, считая её – и считая, по сути, верно – внутренне противоречивой. Почему? Здесь уместно вспомнить другую замечательную статью того же мыслителя – "Аксиомы философии". Как основную среди этих аксиом Лопатин называет следующую: в каждом явлении что-то является, в каждом действии что-то действует. Поэтому и феномен (то есть явление), и факт (то есть действие, factum) не могут быть предельной реальностью. В них только раскрывается нечто более глубокое, чем они сами – причем никогда не раскрывается до конца, остается реальностью, неисчерпанной своими явлениями и действиями, остается их первоисточником. Этот первоисточник называется в философии субстанцией. И если принять сформулированную Лопатиным аксиому, то возникает, в противовес позитивизму, или установке на факты – метафизика, или установка на субстанции. Я сознательно беру слово "субстанция" во множественном числе, ибо вопрос о единственности или множественности субстанций мы сейчас оставляем в стороне. Главное пока другое: наряду с позитивизмом, или установкой на факты, за которыми ничего не стоит, существует второй тип философии – метафизика, или установка на субстанции. И вот уже в рамках этой второй установки мы различаем два типа метафизики, которые назовем пока их традиционными названиями: материализм и идеализм.

Сделаем теперь паузу, чтобы сказать следующее. Если бы мы понимали наличие трех типов философских систем: двух метафизических (хотя и противоположных) и одного антиметафизического, одинаково враждебного и материализму, и тому, что я пока называю "идеализмом"; если бы мы, далее, понимали связь политики и философии – то, спрашивается, сумели бы мы лучше оценить политическую ситуацию в нашей стране тогда, когда началась так называемая перестройка? Уверен, что сумели бы. Ведь тогда мы бы понимали главное: борьба с коммунизмом в политике, так же, как и борьба с материализмом в философии может вестись с двух диаметрально противоположных позиций; понимали бы, что в основе так называемого "антикоммунизма" может лежать и подлинная философия, и философия, столь же ложная, как и сам коммунизм и его философская опора – материализм. Мы бы поняли, что и в философии, и в политике неизбежна война на два фронта. В философии это борьба за подлинную метафизику против ложной метафизики (то есть материализма) и против отрицания всякой метафизики (то есть позитивизма). В политике – это борьба против коммунизма и против тех, кто называет себя "демократами", а на деле отражает в политике философию позитивизма, так сказать, продолжает здесь эту философию иными средствами.

Конечно, так называемая советская философия сделала многое, чтобы запутать ситуацию с типами философских учений. Во-первых, она внушала, что позитивизм – это только разновидность идеализма; тезис, абсурдный не только потому, что именно позитивизм всегда направлял свою основную энергию на борьбу с метафизическими тенденциями в идеализме, именно позитивизм категорически отрицал ключевое для метафизики понятие субстанции. Утверждение, что позитивизм – часть идеализма, на деле верно с точностью наоборот; сам идеализм, утратив метафизический характер, потеряв понятие субстанции, превращается в часть или разновидность позитивизма. Во-вторых, советская философия заклинала, что материализм – это не метафизика, тщательно избегала понятие субстанции, хотя несомненно, что так называемая материя – это именно субстанция, хотя и неверно понятая. И сразу добавлю: в этой путанице проявилась и определенная философская, и определенная политическая тенденция. Во-первых, ложная метафизика, каковой является материализм, естественным образом тяготеет к антиметафизике, каковой является позитивизм. И не случайно подавляющая часть советских философов, сошедших с позиций материализма, уходила именно в позитивизм, занималась логикой научных фактов, анализом языка и т.п. (пример – известный А. Зиновьев и многие другие). А во-вторых, уже на уровне политики, здесь обнаруживалось сродство душ между коммунистами и демократами; каждый коммунист – это потенциальный демократ, подобно тому, как каждый материалист – это потенциальный позитивист. Всё это мы видели в период перестройки, видим и сегодня. И когда КПРФ выступает в качестве опоры режима, то в этом проявляется вовсе не "предательство" или "непоследовательность" её лидеров; напротив, всегда в решающий момент коммунист и демократ будут рядом против общего врага; как в философии – всегда будут рядом материалист и позитивист.

Но теперь мы подошли к ключевой проблеме – к проблеме подлинной метафизики и одновременно подлинной политики. И сразу возникает вопрос – как же назвать соответствующую позицию в политике и в философии? Мы знаем, что в политике она стихийно определилась (или самоопределилась) как позиция патриотов. Знаем мы и их печальную судьбу вплоть до настоящего дня. Самостоятельное патриотическое движение, по большому счету, отсутствует; есть или союз с коммунистами, или альянс с демократами – и в этом союзе, и в этом альянсе патриоты всегда оказываются на третьих ролях, играют, как сейчас принято говорить, в "чужую игру". Не помогает само по себе и отмежевание от коммунистов и демократов; тогда начинается дробление внутри "чистого патриотизма" – короче, всё то, что мы наблюдаем уже целое десятилетие. И не остается ничего другого, как взглянуть на эти явления философски – а точнее, взглянуть на философию, чтобы снова несколько лучше понять политику.

Выше я сказал, что в философии лжеметафизике материализма и антиметафизике позитивизма противостоит подлинная метафизика – и назвал эту метафизику по традиции "идеализмом". Но так ли хороша эта традиция – и, вообще, верна ли она? Ведь метафизика, как уже отмечалось, это прежде всего установка на субстанции. Но верно ли называть подлинную субстанцию – идеей? Да, такая традиция существует ещё со времен Платона, который предполагал, что за миром эмпирических фактов стоит некий "мир идей". Но выдержала ли эта традиция испытание временем? Приходится сказать: нет, не выдержала. В современной западной философии идеализм, как уже отмечалось, превратился в разновидность позитивизма, а именно в так называемую "феноменологию", которую я тоже уже вспоминал. Логика "феноменологии", связанной с именем Гуссерля, по сути, проста: есть только феномены, явления, а идеи – ни что иное, как основная структура явлений. Так называемый "феноменологический метод" учит, как во всяком феномене разглядеть его идею, или "эйдос" – именно как фундаментальную структуру феномена, но и только. Никаких субстанций феноменология не признает; эйдос – не субстанция, он не живет, не действует, не имеет настоящей метафизической глубины. Весьма характерно, что в феноменологии понятие глубины заменяется понятием горизонта; основное человеческое стремление здесь – не стремление в глубину, а стремление к горизонту – и легко догадаться о тех социально-политических выводах, которые можно тогда сделать. Но для нас ещё интересней то, что нечто подобное произошло и в русской философии, причем даже раньше, чем в западной. И здесь знаменитый Вл. Соловьёв учил в конце прошлого века, по сути, тому же, чему стал учить Гуссерль в начале века нынешнего: идеи – не субстанции, они только формальная структура явлений, и вся задача философии – познать эту, как выражался Соловьёв, "форму истины". Конечно, Соловьёв мыслил, скажем прямо, куда неряшливее Гуссерля, сочетал свою антиметафизику с явным оккультизмом в учении о Софии и прочем. Но суть дела надо понять ясно: любовь нынешних "демократов" к Соловьёву понятна и с чисто философской точки зрения, то есть помимо его юдофилии, его космополитизма, его религиозного синкретизма. Идеализм Соловьёва и всех его последователей типа Булгакова, Франка и прочих – это, по сути, позитивизм и отрицание метафизики. И многие наши патриоты, продолжая искать здесь философскую опору патриотизма, изменяют самой метафизической сути патриотизма.

Но как же определить эту суть? И для этого не надо уходить из русской философии; надо только научиться узнавать русское в русской философии, русское и подлинно метафизическое. И здесь снова вернемся к работе Лопатина, где настоящая субстанция названа её подлинным именем, пусть и не полным, но всё-таки настоящим, даже ключевым. Это имя – понятие или категория духа. Вот главное. Подчеркну ещё раз: нам не надо пытаться "увидеть" дух, отбросив явления (дух не "видится", а переживается); надо только понять, в каких явлениях раскрывается, а точнее, раскрывает себя подлинная субстанция. Ответ ясен: это явления нашей внутренней жизни, во всех её проявлениях, а ещё точнее сказать, действиях или актах – в актах воли, чувства, понимания, внимания и т.д. Духовная субстанция раскрывает себя здесь прямо и непосредственно, причем абсолютно достоверно. Подчеркну этот момент. Если мы чувствуем боль, то нельзя сказать, что нам только кажется, что мы её чувствуем. Мы можем ошибаться, рассуждая относительно причин боли, но не можем ошибаться в самом переживании боли. Этот момент, повторяю, очень важен. Дух раскрывает себя в нашей внутренней, душевной жизни, раскрывает прямо, хотя и по-разному, с разной степенью глубины – сравним чувство так называемой "физической боли" и, скажем, муки совести, чувство раскаяния и т.д. Раскрывает, конечно, и в актах мысли, понимания, ясного сознания, а не только воли и чувства. Здесь мы имеем дело с настоящей субстанцией, и тот же Лопатин говорит, что подлинная метафизика – это метафизика духа, для которой "начало и основа вещей есть сила духовная в себе, внутренне живая и действенная". Такой тип метафизики он называет спиритуализмом и отличает его от идеализма, который "полагает сущность бытия в формальном логическом принципе или идее".

Конечно, здесь требуется уточнить целый ряд моментов. Я коснусь только двух. Во-первых, спиритуализм не отрицает идеализма; он признает и даже подчёркивает, что духовная субстанция стремится раскрыть, а правильнее сказать, выразить себя в системе ясных идей, а ещё лучше сказать, идеалов. Об этом ни в коем случае нельзя забывать – но также следует помнить, что идеалы не есть нечто готовое и законченное, что они создаются силой духовного творчества, духовной свободы. Мы стремимся к идеалам – но не в том смысле, в котором человек стремится попасть в уже готовое жилище, а в том, в котором он строит это жилище, создает систему идеалов, способных выразить, пусть и не до конца, глубинное содержание духа.

Во-вторых, вы можете сказать: а что же есть в метафизике духа, очень бегло мной очерченной, специфически русского? Разве не то же самое говорил и ряд германских метафизиков; разве не встречаются те же представления в метафизике Древней Индии, если уж уйти совсем в глубину веков и народов? Сразу скажу: да, нельзя присваивать себе монополию на понятие духа. Вообще, все великие понятия философии есть у всех народов, способных к метафизике. Но есть и своя специфика, порой исключительно важная. Так, в русской философии, причем уже на уровне языка, понятие духа тесно соприкасается с понятием души. Этого нет ни в греческом языке, ни в латыни; нет в немецком, французском, английском языке, где дух и душа обозначены совершенно разными словами. А это значит, что для русского человека между духом и душой нет непроходимой границы, что для него дух выражает себя прежде всего в конкретной душевной жизни. В таком сближении есть свои опасности – но есть и огромное преимущество. Поясню это преимущество, так сказать, от противного.

В западной философии вырождение идеализма в позитивизм началось, вообще говоря, не с борьбы с понятием духа, а именно с отрицания философского значения души, внутреннего опыта – с так называемого "антипсихологизма". В самом начале такая борьба содержала крупицу истины: духовную субстанцию нельзя отождествлять с душевной стихией, о чём, кстати, говорили задолго до западных "антипсихологистов" такие русские мыслители, как Н.Н. Страхов и Н.Г. Дебольский. Но ещё опаснее отрывать дух от души; и не случайно вслед за изгнанием души в западной философии, в той же феноменологии последовало и забвение духа, его угасание в качестве философской категории. Но в русской философии, в настоящей русской метафизике этого не произошло – этому противился сам русский язык, как выражение народного духа и той душевной жизни, которая от него производна.

Еще раз подчеркну: я не сказал о понятии духа и десятой части того, что необходимо сказать, даже ограничиваясь самой общей характеристикой этой категории. Я не затронул темы: "дух и сознание", "дух и личность", "дух и свобода" и ряд других достаточно важных тем. Моя задача ограничивалась сегодня тем, чтобы только указать на дух как на ключевое метафизическое понятие, без которого установка на субстанции теряет смысл. Возвращаясь к вопросу о типах философских систем, мы можем сказать теперь следующее: наряду с позитивизмом (или, по Лопатину, феноменизмом) как системой антиметафизической, существует ложная метафизика материализма и подлинная метафизика духа, или спиритуализм (который, замечу в скобках, не надо путать со "спиритизмом" – по этому вопросу я отсылаю к прекрасной книге Страхова "О вечных истинах"). Что касается идеализма, то он, вопреки расхожему мнению, не есть самостоятельная метафизическая установка: идеализм должен или признать себя подчиненным элементом метафизики духа (ибо духу свойственно творить и утверждать идеалы), или вынужден примыкать к позитивизму и даже к материализму. В последнем альянсе тоже нет ничего удивительного: ещё у Платона "мир идей" не мог обойтись без материи как своего онтологического придатка. Напротив, только метафизика духа делает возможным, как выражался Лопатин, единство понимания мира. Подчеркну это: дух как первопринцип не отрицает ни понятия явления, феномена (ибо дух раскрывает себя во всех явлениях, обладает своей "феноменологией духа"), ни понятия материи (ибо понятие материи связано с так называемой объективацией духа, о чём в русской философии писали Страхов, Несмелов, Астафьев и другие), ни понятие идеи или идеала (о чём ясно говорилось сегодня).

Но что же следует отсюда для политики? Мы видим, что та политическая позиция, которую я назвал, следуя расхожей терминологии, патриотизмом, – в принципе соответствует метафизике духа. Но чтобы это соответствие стало действительным, мы должны внести одно очень важное уточнение.

На практике лагерь совершенных патриотов, особенно идеологов патриотизма, состоит сегодня именно из идеалистов, из тех, кто ищет спасения в неких идеальных формулах, типа пресловутой "русской идеи", о которой все говорят и которую никто не может толком сформулировать. Отсюда неизбежные метания между коммунистами и демократами; отсюда – подчеркну особо – отсутствие настоящего творческого духа, наивная (а точнее – ленивая) надежды на готовые рецепты, типа симфонии Церкви и государства, на некую застывшую традицию, что особенно видно по православно-монархической части патриотов, вроде бы сохраняющих дистанцию и от коммунистов, и от демократов, но не способных к живому развитию, лишенных веры в творческую силу русского народного духа. Отсюда – добавлю – и уже просто отвратительные заносы в оккультизм, в магию пола и прочее, что проповедует сегодня Дугин и К° , прямо ссылаясь на пресловутый "серебряный век" со всем его, прямо скажем, маразмом.

А потому из всей этой рыхлой массы "патриотов" должен выделяться подлинный русский национализм как политический эквивалент единственно подлинной метафизики – метафизики духа. Именно последовательный национализм является альтернативой идеологиям коммунистического, демократического и аморфно-патриотического типа. Вы скажете, что русский национализм уже заявлял о себе, и заявлял без особого успеха. Но, во-первых, русский национализм является той политической позицией, которая вызовет, да и уже вызвала против себя альянс всех других сил, подобно тому, как в русской философии против спиритуализма выступали и материалисты, и позитивисты, и "идеалисты" типа Соловьёва и его эпигонов. Русскому национализму, безусловно, предстоит борьба с самой широкой коалицией – но иного пути нет. А во-вторых, русский национализм пока не обрел своей настоящей философской основы, в лучшем случае черпал её из чужих национальных источников. Я, конечно, не переоцениваю практического эффекта от создания философии русского национализма – такой эффект не будет мгновенным. Но работа по созданию метафизики духа как философской основы русского национализма должна вестись. Причем такой метафизики духа, которая обладает тремя основными качествами – ясности, полноты и глубины. Глубины, потому что наивно ждать, что мы вообще получим систему понятий, до конца раскрывающих дух – иллюзия такой системы и является возвратом к идеализму. Но то, что получено – должно быть ясным, точным, трезвым, свободным от всякого оккультизма и псевдодуховности. Наконец, понятие духа должно быть полным – не в том смысле, что оно исчерпает глубину духа, но в том, что станет видна его связь с другими понятиями и принципами. В такой целостной философии духа, отличного от узкого, дурного спиритуализма, найдется свое место и для других вышеупомянутых типов философских систем – но именно свое место, а не беспринципный синтез. И подобно этому, в рядах русских националистов, понимающих самый смысл национализма, найдут свое место и те честные люди, которые есть, конечно, и среди представителей других политических позиций. Но сначала – таково моё убеждение – национализм должен четко определить своё собственное лицо, и в политике, и в философии, без всяких компромиссов и уступок. Это трудно, но это возможно.

В заключение попробую подвести итог сказанному. В общем и целом, можно говорить о четырех типах современных политических движений в России, соответствующих четырем типам философских систем. Во-первых, это так называемые "демократы", которым в философии соответствует строго антиметафизическая установка позитивизма на факты, принципиально отделенные от каких-либо субстанций. Можно было бы показать (для чего у меня уже нет времени), что совершенно логично позитивизму соответствует культ денег как той условной "меры всех вещей", для которой в вещах нет ничего субстанциального. И в этом смысле те, кого мы называем демократами, суть в действительности плутократы; но это, повторяю, должен прояснить дальнейший анализ. От демократов-плутократов надо отличать три политические позиции, которые формально (подчеркиваю, формально) объединяет метафизическая установка на субстанции. Во-первых, это хорошо знакомые нам коммунисты, чьей философской основой является материализм, признание материи единственной настоящей субстанцией. Это – ложная метафизика; её критика дана в трудах длинного ряда мыслителей; этой критики я сегодня тоже не касался, и пока предоставляю самим слушателям решать, что хуже: антиметафизика плутократов или ложная метафизика коммунистов; на мой взгляд, обе хуже. Остаются ещё две метафизические позиции: метафизика идеи и метафизика духа; именно эти две позиции пока смешаны в политике под общим именем патриотов. С моей точки зрения, метафизика идеи – это, строго говоря, не ложная, а именно непоследовательная метафизика, и к тому же лишённая творческого потенциала, именно в силу своего упования на некие готовые идеи, при забвении той субстанции, которая в действительности творит идеи или, лучше сказать, идеалы. Как назвать эту часть патриотов-идеалистов? Тогда, когда они не перетекают в лагерь коммунистов или плутократов (что случается очень часто), я назвал бы их традиционалистами. В России, это естественно, традиционализм православно-монархического типа, что само по себе и неплохо, но в силу неточной метафизической установки, этот традиционализм оказался застывшим, если не сказать – мёртвым. И наконец, последнее и главное. Подлинной метафизике – метафизике живого, творческого, свободного и – подчеркну – личностного духа соответствует подлинный национализм как настоящее ядро патриотизма. Именно дух является ключевым понятием национализма, выражает его философское кредо. Исходя из продуманного понятия духа, национализм способен вобрать в себя правду живой традиции и вовлечь в национально-патриотическое движение тех индивидуально-честных людей, которые есть и среди приверженцев коммунизма, и среди приверженцев демократии, не понимающих пока той плутократической сути, которая скрывает себя под вывеской "демократии". Но чтобы решать все эти задачи, надо совершать уже следующие шаги, среди которых мне представляется наиболее важным прояснение понятий национального духа в политике и духовной личности в метафизике. Такие шаги уже делаются на страницах нашего журнала ("Русское Самосознание") – и конечно, я имею в виду не только свои статьи. Впрочем, сегодня время не для взаимных комплиментов и не для взаимных разборок – а для совместного духовного труда.