Мережковский, правда, считал, что такие исследования становятся обычно обузой для читателя – становятся тяжёлыми камнями, падающими на могилу поэта и окончательно его придавливающими. А в самом деле, попробуйте-ка вы сегодня прочесть всю литературу о Пушкине. Одной человеческой жизни на это не хватит. А значит, каждое новое “открытие” в этой области что-то для нас скорее “закрывает”, становится новым камнем, сброшенным с академической высоты на ту самую “народную тропу”, по которой и до сих пор бредут на встречу с Пушкиным отдельные простаки и горемыки.

Так уж получилось, что величайший наш национальный поэт имел от природы “доброе и сострадательное сердце”. Пушкин – фигура колоссальная, личность гениальная, – но это личность в основе своей простая, ясная, Пушкин – имя весёлое. Благодаря нашей коллективной работе Пушкин превращается в фигуру сложную, неоднозначную. Несимпатичную.

Есть старая притча о семи слепцах, которым повстречался слон. И вот они спорят между собой: на что же слон похож? Один говорит, что слон похож на колонну, другой говорит – на стену, другие – на верёвку, на знамя, на змею и т.д. Слон ведь больше человека, и каждому слепцу досталась для изучения только какая-то его часть – нога, хобот, хвост... Пятилетний ребёнок впервые видит слона в зоопарке или в цирке и ясно понимает, что перед ним создание умное, благородное, благосклонное к человеку. Учёный муж наводит на того же слона микроскоп и обретает участок безымянной пустыни, кишащий клещами. Каждый клещ при этом выходит ростом со слона, на увеличенном клеще обнаруживаются какие-то свои паразиты, свои клещи – в общем, наука в очередной раз демонстрирует свою способность к бесконечному познанию окружающего мира.

Мы не будем много говорить о наших “великих пушкинистах”, целиком в эту дурную бесконечность ушедших. Разъять пушкинскую гармонию на составные части, в конечном счёте – свести её к механической сумме внешних влияний, испытанных поэтом на протяжении жизни, – путь тупиковый. Безусловно, “лев состоит из съеденных им баранов”, но никакое изучение бараньих повадок и привычек не приблизит нас к постижению внутренней логики львиных поступков.

Пушкин сам по себе, сам для себя, для пушкинистов не существует. Личный дух, который выполнил свою миссию, отчасти применяясь к внешним условиям (клещи, бараны, раевские, геккерны), отчасти – преодолевая их, отчасти – не замечая, – просто не попадает в поле зрения позитивной науки. Позитивистская наука не ведает о существовании духов, она избрала себе благую часть (вечнозелёную и вечнодоходную тему “Пушкин и николаевские жандармы”), которая и не отнимется от неё.

Беда не в этом. Беда в том, что, когда сами эти благомыслящие люди, болеющие за Россию, за русскую культуру, поднимаются на трибуну и начинают говорить о том, что Пушкин – это гений, это слава России, что Пушкин – это Пушкин, понимаете? Пуш-кин, – то тоже ведь в этом никакой радости нет.

Пятилетний ребёнок в цирке способен, конечно, горячо и свято полюбить увиденного там слона, но передать свой внутренний опыт “земному звуку”, закрепить его средствами искусства или науки 5-ти летний ребёнок не в состоянии. Взрослому же человеку неприлично подделываться под детский лепет.

Взрослый человек, который поднимается на трибуну с целью просветить современников светом своего разума, обязан быть не ниже уровня современных научных знаний о предмете разговора. А о том, что это за уровень, мы только что говорили. Получается замкнутый круг, из которого я лично выхода не вижу. Нужен гений, равный Пушкину (я не шутя говорю об этом), чтобы разрушить Вавилонскую башню из ненужных книг, ненужных фактов, скучных восторгов, тупых разоблачений, чтобы всё нужное при этом сохранить, – чтобы нам опять стало легко, просто, радостно с Пушкиным.

А пока этого не произошло, я хочу поговорить на тему, сравнительно мало затронутую нашей школьной наукой. Эта тема – отношение к Пушкину православного русского человека, отношение православного сознания к поэзии Пушкина. (Во избежание возможных недоразумений, оговорюсь сразу: я не собираюсь вещать какие-то окончательные истины от лица Церкви – Церковь меня на это не уполномачивала. Но у меня есть небольшой опыт общения с верующими людьми – как личный, так и опосредованный, через их книги, – что-то из этого опыта я и собираюсь Вам предложить.)

Шесть лет назад обратилась одна моя знакомая. Молодая женщина, безработная, дети у неё были маленькие и был сильно пьющий муж. Совсем бедная семья. Они занимали одну комнату в коммунальной квартире, в которой и я тогда жил; в этой комнате едва ли не единственным предметом роскоши было собрание сочинений Пушкина – подарочное издание 67 года.

Обратилась моя соседка всерьёз и где-то через год ощутила потребность в духовнике. Отыскала священника, который согласился рискнуть, и вот этот священник появился в нашей коммунальной квартире – с тем, чтобы осмотреться, чтобы лучше понять, чем и как живёт его будущая духовная дочь. В таких случаях, священник обычно ставит сначала свои условия: предлагает что-то принять (необходимость посещать храм, исполнять молитвенное правило, поститься в положенные дни), от чего-то отказаться (от связи с чужим мужем, например, или от занятий астрологией), а потом уже взваливает на свои плечи бремя духовного руководства.

В тот же день вечером я пошёл выносить мусорное ведро, заглянул в бачок – и увидал там наверху, среди всякой дряни восемь серо-жемчужных томиков... Тут же хлопотал пожилой нищий, рылся своим крючком в отходах, что-то подбирал и складывал в свой мешок, что-то браковал, а под конец, уже отходя, подобрал томик Пушкина, повертел его так брезгливо в руках – и уронил обратно. И тогда уже отошёл окончательно. Высокое Православие и житейский низ, горькая жизненная неудача сошлись в своём отношении к Пушкину.

Рассказанная мною история достаточно уникальна. Русская Православная Церковь не регулирует отношения своих священников к Пушкину. Это их личное дело. Но обычный священник относится к Пушкину так же, как и любой обычный человек в нашей стране: не читает за недостатком времени, но, вообще, уважает. Нормальному священнику так же не свойственно уничтожать произведения Пушкина, как не свойственно ему в ночное время закладывать динамитную шашку под Александрийскую колонну в Петербурге. Духовник моей соседки не был нормальным священником. Новообращенный, недавно пришедший в Церковь, только что принявший сан, он был типичным православным зелотом – тем, что в православной периодике определяется одним словом: “младостарец”. Очень скоро он пострадал за свои самочинные действия, с прихода его сняли и перевели куда-то очень далеко – в такое место, в которое только на вертолёте можно добраться. Там он и сидит теперь – со своим обетом безбрачия, со своей язвой желудка, со своей странной убежденностью в том, что чтение Пушкина может повредить чьей-то душе...

Респектабельное Православие – православие лондонского митрополита Антония и московского диакона Андрея Кураева – совершенно непримиримо относится к таким вот “младостарцам”, чьи дикие поступки подпитывают широко распространенный миф о “некультурности” и “агрессивности” нашей Церкви.

И тут возникает ряд тягостных сомнений. Дикие поступки ревнителей Православия так редки, а предубеждение против нашей Церкви во всём цивилизованном мире так велико, что объяснить последнее первыми просто нет никакой возможности.

Не все люди, преуспевшие в современном мире, злодеи. Не все люди, отвергнутые современным миром, праведники. Но современный мир – мир послехристианский, страшный мир. И если вам разрешают до поры до времени выступать на телевидении и в массовой печати с умеренной защитой устаревшего христианского вероучения, значит ваша защита не очень мешает злу распространяться и множиться. Православных зелотов на телевидение не пускают.

Зададимся пока следующим вопросом: а нам не приходилось встречать людей, которые Пушкина любят, а Иисуса Христа при этом не любят? – что за вопрос, конечно приходилось. В литературе их было особенно много – и всё люди влиятельные, сильные: от Белинского и до всех без изъятия “великих пушкинистов” включительно. Поэт и чекист Багрицкий – тот даже “мстил за Пушкина под Перекопом, покрытый вшами”. Марина Ивановна Цветаева любила Пушкина, а вот задушевнейшее пушкинское создание – Машу Миронову – не любила. Да что говорить. Многие наши соотечественники так же прощают Пушкину его монархизм, его патриотизм, как мы извиняем его за “Гаврилиаду” и за стихи про А.А. Орлову.

Разрешив этот вопрос, возвратимся опять к людям, которым бесконечно дорога личность Христа и которые, на наш взгляд, недостаточно высоко оценивают личность Пушкина.

Такие люди были всегда, а в прошлом веке имелась целая генерация подобных мракобесов – то были писатели, группировавшиеся вокруг журнала “Маяк”. Имена этих писателей покрыты бесславием, покрыты для нас мраком забвения, хотя они во многом предвосхитили Леонтьева. Бурачок, издатель журнала, писал о Пушкине так: “Только в последних его произведениях мелькает религиозность, и поэтому-то нельзя довольно оплакать, что Пушкин не успел поправить того, что сам же испортил в молодости”, которая была у Пушкина серьезно отравлена тлетворным духом того времени (дней Александровых прекрасное начало!), “когда господствовали библейские общества и либерализм, два противные, неразлучные элемента”.

Революционные демократы не опускались, как известно, до полемики с писателями “рептильного направления”, единственная попытка серьёзного спора с ними была предпринята Ап. Григорьевым в статье “Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия”. Но и эта статья – сверхтерпимая для своего времени – выглядит сегодня, с высоты нашего горького опыта, заносчивой и малоубедительной.

Вы видите, какой узел тут завязывается.

О том, что вся великая литература Имперской, Петровской России была в какой-то степени растлением, наслышан сегодня всякий школьник. В зацитированном до дыр “Апокалипсисе нашего времени” эта тема доминирует.

И можно сколько угодно пустословить о “практическом монофизитстве” писателей охранительного направления и о “свободном халкидонстве” Владимира Соловьёва и его присных – всё равно на поверхности остаются два упрямых факта:

• творцы великой русской литературы XIX века были (кроме Достоевского) равнодушны к Церкви;
• люди, наиболее преданные Духу и Уставу Русской Православной Церкви, давшей миру в XX веке сорок тысяч одних только священномучеников и возродившей в хаосе и безобразии последнего десятилетия несколько тысяч монастырей, в художественной литературе особенных вершин не достигли.

Колоссальная фигура Гоголя, разорвавшаяся пополам между литературой и церковью – это тоже факт. Какой-то синтез двух этих начал, двух этих сил не удался Гоголю с его абсолютным художественным гением.

Православные люди считают, правда, что и Пушкин спасся. Но спасся не великий творец “Маленьких трагедий” и “Медного всадника”, а грешный человек, боярин Александр, перенесший без ропота 45-ти часовые страдания, простивший тупого и нераскаянного врага и запретивший ему мстить, потрясший и умиливший старенького о. Петра из Спасо-Конюшенного храма своей предсмертной исповедью.

Поймите меня правильно. Церковь любит Пушкина, как мы все, но любит немного по-другому. Церковь молится за Пушкина – мы этого не делаем, мы любим поразмышлять и порассуждать о “Натали”: как же она?.. что же он?..

Один из митрополитов Зарубежной Церкви написал о Пушкине так: “Поэт и творец Божией Милостью, он сам явился Божией Милостью и благословением для Русской земли которую увенчал навсегда своим высоким лучезарным талантом”.

Православные люди, вообще, пишут о Пушкине хорошо, тепло и, главное, более содержательно, чем профессиональные доильцы вышеупомянутой темы (“Пушкин и николаевские жандармы”).

Объявись среди нас сегодня какой-нибудь симпатичный Гурон, ничего о Пушкине не читавший, что бы мы смогли ему смело порекомендовать из почти необозримой литературы на эту тему? Гоголя, Достоевского, Страхова (“Заметки о Пушкине”), И.Ильина (с его вдохновенным этюдом “Пушкин в жизни”), критика Непомнящего, профессора МДА Дунаева... Люди-то православные.

Игумен Иоанн Экономцев писал о Пушкине даже такое: “Творчество Пушкина религиозно не потому, что у него есть глубокие религиозные произведения, но потому, что истинное творчество... по своей природе не может не быть религиозным. Что же касается личных слабостей и прегрешений Пушкина... то они перестали существовать, они сгорели в очистительном огне творчества, так же, как сгорают грехи святых подвижников в их молитвенном подвиге”.

И вот тут я пасую. Нет, я в душе согласен с любой похвалой, относящейся к Пушкину. Я не верю, что Пушкина можно как-то перехвалить. Вот Алексей Михайлович Ремизов написал в глубокой старости, что “без Пушкина все бы мы околели” – я считаю, что это глубоко правильная мысль. Я очень люблю Пушкина. Но я не знаю, откуда вычитал игумен Иоанн Экономцев, что грехи сгорают в процессе творчества – в Евангелии об этом ничего не говорится.

Пушкин – величайший русский поэт, это очевидно. Но я не до конца понимаю, как приспособить к высокой поэзии катехизис святителя Филарета. Они не противоречат друг другу, но они о разном. Немного о разном. У великого народа бывают великие поэты, великие реки и озёра, великие соблазны, великие полководцы, великие оригиналы и чудаки, в последнее время особенно ценятся великие лихоимцы, – во всех перечисленных явлениях, безусловно, присутствует Божий Промысел о народе, но какое отношение они имеют к делу нашего личного спасения? Душа ведь всего дороже, и что пользы человеку приобрести весь мир, а душе своей повредить?

Что можно попасть в рай, не занимаясь художественным творчеством и не читая великих поэтов – это безусловно так. Мысль обратная – что спастись возможно, занимаясь только художественным творчеством, – могла бы счесться счастливым изобретением игумена Иоанна Экономцева, не будь она высказана намного раньше Мережковским и Бердяевым.

Природа художественного творчества до конца для нас непонятна и не будет никогда понятна.

Поэтическое вдохновение – это то, что приходит извне, вдыхается снаружи. Древние греки объясняли вдохновение присутствием богини-музы или самого солнечного бога Аполлона, непосредственным их воздействием на поэта. Апостол Павел внёс в это стройное учение неприятный диссонанс, назвав языческих богов бесами.

Ориген в своём труде “О началах” пишет следующее:

Тысячу шестьсот лет спустя Константин Леонтьев записывает суждение об искусстве своего духовника – афонского монаха: “Бог – это свет, и духовный, и вещественный, свет чистейший и неизобразимый... Есть и ложный свет, обманчивый. Этот свет демонов, существ, Богом же созданных, но уклонившихся... Классический мир и во время падения своего поклонялся хоть и ложному свету языческих божеств, но всё-таки свету. А современная Европа даже и демонов не знает. Её жизнь даже и ложным светом не освещается”.

Леонтьев приводит это суждение в одном из писем, стараясь объяснить своему корреспонденту то обаяние, которое имело для него прежнее европейское искусство – до 48 года – творчество Шатобриана, Мюссе, Бальзака. Свет этого искусства представляется состарившемуся Леонтьеву ложным, демоническим, но он всё-таки лучше той “отвратительной прозы”, которая воцарилась в европейской жизни после победы буржуазно-демократических революций. Такое искусство, по Леонтьеву, всё-таки ступенька к спасению – первая, недостаточная сама по себе, но позволяющая сдвинуться с мёртвой точки буржуазного процветания.

Несмелов пишет: “Давать религиозную санкцию культурной деятельности было бы явной ошибкой, но не меньшей ошибкой было бы и отрицать эту деятельность во имя религиозной основы жизни”.

Флоренский: “Культура – это та верёвка, которую можно бросить утопающему и которой можно удушить соседа... Прогресс добра имеет своего двойника – прогресс зла”.

А вот тонкое наблюдение архимандрита Софрония (Сахарова) – это авторитетный для православных человек, ученик и биограф преподобного Силуана (Афонского), бывший в миру художником: “Однажды (в Париже) я был на вечере широко известного поэта... В полночь я возвращался к себе. По дороге я думал: как соотносится это проявление человеческого творчества, одного из наиболее благородных, с молитвою? Войдя к себе в комнату, я начал молитву: “Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный...” И вот: тонкое пламя незримо и нежно пожигало на поверхности моего лица и груди нечто лёгкое как воздух, однако несогласное с Духом Божиим”.

Святой Варсонофий Оптинский, духовник Нилуса, подтверждает: “Я не хочу сказать, что чтение произведений наших великих писателей было грехом, но есть чтение более полезное и назидательное. Во-первых, – чтение Псалтыри”.

И заключительная цитата сегодня – из святого Нектария, последнего старца Оптиной пустыни: “Заниматься искусством можно, как всяким делом, как столярничать или коров пасти… Есть звуки и светы. Художник – это человек, могущий воспринимать эти, другим невидимые и неслышимые, звуки и светы. Он берёт их и кладёт на холст, бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остаётся цвет.

Книга, картина – это гробница света и звука. Приходит читатель или зритель и, если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит “воскрешение смысла”. И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученною силой духа оживляют их”.

Привести всё, сказанное выше, к общему знаменателю, наверное, невозможно. Но для себя я попробую сделать какие-то частные выводы:

Искусство – не горчичник против душевных и социальных недугов. Добрый человек, прочитав всего Пушкина, станет чуть добрее, злой – чуть злее. Искусство нас оттачивает, шлифует, полирует – всё, что угодно, с нами делает, но только не изменяет направление основного вектора нашей духовной жизни.

Для Гоголя, достигшего уже очень высоких ступеней на лествице духовной жизни, сам Пушкин сделался однажды помехой. Ему нужно было оторвать от себя эту последнюю земную привязанность – чтобы улететь с земли. “Но случаи такие очень редки”.

Пушкин в наших восторгах не нуждается, а идолопоклонство, вообще, грех, нарушение одной из Десяти заповедей, данных в своё время Моисею. Настоящая любовь немногословна и деятельна. Любишь ты Пушкина? Ну, перечитывай его почаще, заказывай панихиды по Пушкину два раза в год... Ну и хватит этого.

И последнее. В этом году ведь исполняется срок гоголевскому пророчеству: Пушкин – русский человек в полном его развитии, каким он явится через двести лет.