Содержание выпуска №6

Ах, как хочется согласиться с нашим “демократом”! Как хочется думать, что под “позором” (или, если угодно, “гадиной”) корифей французского Просвещения имел в виду и такую страшную бяку, как “антисемитизм”. Мешает только одно маленькое обстоятельство: сам Франсуа Мари Аруэ, он же Вольтер, был – о стыд и позор! – махровым, оголтелым, отпетым антисемитом. Подчеркиваю: не просто антисемитом (в число “просто антисемитов” угодить, как говорится, проще пареной репы), но антисемитом махровым и т.д. Ибо кто, кроме самого махрового антисемита, может договориться до обвинения евреев в антропофагии, то бишь людоедстве? Вольтер же не просто договаривается, но делает при этом оговорку, которая лишь подчеркивает его оголтелость. А именно, если бы евреи и не были людоедами, говорит наш писатель, то “только этого и не хватало бы богоизбранному народу, чтобы быть самым отвратительным народом на земле”.

Первое издание словаря (состоявшее из 75 статей) появилось в 1764 году в глухо законспирированном виде: оно было не только анонимным, но даже место издания Вольтер указал на титульном листе неверно (Лондон, а не Женева, где словарь был на самом деле отпечатан). Впрочем, авторство Вольтера всё равно оказалось, как говорят французы, секретом Полишинеля; тем не менее, принятые меры предосторожности избавили нашего философа от официального преследования, тогда как его труд был приговорен к сожжению. Но ввиду того известного факта, что “рукописи не горят”, Вольтер продолжил работу над “Философским словарём”, непрерывно расширяя его до самой смерти, так что в полном собрании трудов Вольтера сей опус занял восемь томов из семнадцати!

Но здесь необходимо короткое отступление. Одна из самых больших статей в словаре – статья “Христианство”. Обойти эту статью молчанием нельзя уже потому, что она целиком и полностью опровергает мнение (высказанное вышеупомянутым Т. Бестерманом), что неприязнь Вольтера к евреям определялась якобы не “расовыми причинами”, а ролью евреев в качестве “предшественников христианства”. Трудно придумать объяснение, более далёкое от правды! Во-первых, Вольтер всего снисходительнее к евреям именно на тех страницах, где речь идет о связи (действительной или мнимой) христианства с иудаизмом и различными еврейскими сектами (ессеи, терапевты и т.п.); здесь начисто отсутствуют резкие выпады, подобные приведенным выше. Во-вторых, Вольтер подчёркивает, что уже “около 60 г. нашей эры христиане начали отделять себя от еврейской общины”, и “отделение христиан от евреев стало окончательным к концу первого века”. Попутно он отмечает и тот факт, что в указанный период евреи стали “жестокими гонителями христиан”; последние предавались анафеме в синагогах трижды в течение священного дня субботы.

Вообще, по мере чтения “Философского словаря” становится совершенно ясно, что Вольтер ненавидит всей душой именно евреев как таковых, презирает только их собственный вклад в историю и религию. Показательна в этом отношении статья “Обрезание”. Казалось бы, вот прекрасный повод поглумиться над иудеями! Ничего подобного; Вольтер пишет об этом жутком обряде вполне снисходительно (вспомним для сравнения рассуждения В.В. Розанова на ту же тему). Спрашивается, почему? Ответ очевиден. Вольтер подчеркивает нееврейское происхождение этой, по его выражению, “гигиенической меры”; да и говорит он в данной статье не столько об евреях, сколько об египтянах, финикийцах, арабах. И это – лишь один из примеров того, что юдофобия французского просветителя носила именно расистский характер, в отличие от “антисемитизма” того же Розанова.

С особенным смаком изображает Вольтер “моральные устои” ветхозаветных евреев – а вернее, полное отсутствие таковых. И дело не в том, что евреи уступали пороку – а в том, что они вообще не считали порок пороком; то, что отвратительно нам, “вообще не является чем-то постыдным для евреев”, замечает Вольтер, в очередной раз подставляя настоящее время в разговор о далеком прошлом. Отправной точкой для Вольтера становится та ловкость, с которой Авраам торговал телом своей жены; но особое негодование философа вызывает повеление, которое дает Иегова пророку Осии (в первой главе соответствующей книги): “Иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда”. А в третьей главе (после того, как Осия послушно выполнил требуемое) Иегова снова приказывает: “иди ещё и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую, подобно тому, как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам”. Вольтер понимает, конечно, религиозно-символический характер этих распоряжений; но в том-то и дело, что идеолог Просвещения находит “позорным” не только фактический разврат, о котором повествуется в Ветхом Завете, но и “символический смысл” этого разврата. И порою Вольтера можно понять ...

Так или иначе, корифей Просвещения возмущается евреями, издевается над ними, смешивает их с грязью – на протяжении всего “Философского словаря”. Объективность требует сказать, что нередко он посылает стрелы сарказма и в адрес христиан – но чаще всего именно за то, что для них “любой еврейский старьёвщик бесконечно выше Александра и Цезаря” (напомню, что “старьёвщик” в глазах Вольтера – каждый еврей или, по крайней мере, правоверный иудей). Историю еврейского народа Вольтер сводит к формуле “икс убил игрека” и саркастически замечает: “если эту историю написал Св. Дух, он избрал не самый возвышенный сюжет”. Затрагивает Вольтер и коронную тему всех юдофобов – тему человеческих жертвоприношений. “Еврейский закон категорически требовал убийства людей, посвященных Богу”, говорит он со ссылкой на книгу Левит (27:29). При этом Вольтер считает, что нельзя говорить с той же определенностью о человеческих жертвоприношениях у других народов. Мнение неожиданное, но Вольтер обосновывает его тем, что только у евреев этот обычай был зафиксирован письменно в качестве закона. “О нации надо судить только по её письменным памятникам и по тому, что она сама говорит о себе” – заколачивает Вольтер ещё один (и достаточно крепкий) гвоздь в “еврейский вопрос”.

Вряд ли имеет смысл продолжать изложение взглядов Вольтера на еврейство. И так совершенно ясно, что знаменитый французский писатель и ведущий идеолог Просвещения, неутомимый борец за веротерпимость и против всяческих “суеверий” – был законченным юдофобом. Ясно и то, что именно юдофобия во многом (если не в главном) определяла его настороженное отношение к христианству; отношение, которое он выразил в словах из того же словаря (статья “Соломон”): “Евреи внушают нам ужас, и в то же время мы хотим думать, что всё написанное ими носит печать божественности. Никогда не было столь вопиющей несуразности”.

Конечно, русский православный человек способен разъяснить настоящий смысл этой мнимой “несуразности”. Собственно, такое разъяснение дал за семьсот лет до Вольтера автор “Слова о Законе и Благодати”:

Что общего между тенью и истиной, иудейством и христианством!

Вольтер безнадёжно перепутал истину с тенью, и отвергая тень – отверг истину. Возможно, что именно смутное ощущение совершённой ошибки и подогревало в Вольтере то негодование, которое он так щедро изливал на евреев. Вообще, следует отметить, что обостренные чувства в отношении евреев идут обычно рука об руку со слепотой в отношении к христианству – это демонстрируют и юдофобы, и юдофилы, и те, кто отвергает христианство за его “еврейские корни”, и те, кто пропагандирует нелепое “иудео-христианство”. И те, и другие не понимают, что “иудейству положен предел”, что оно – уже не более, чем тень, хотя местами и очень густая, но в которую попадает лишь тот, кто уходит от света Истины.