Николай Ильин
Найдет ли коса на камень?
Из уст одной женщины (украинки, прожившей, впрочем, почти всю жизнь в Великороссии, а последние лет сорок из семидесяти двух, отведенных ей Богом, в Ленинграде-Петербурге) я часто слышал демонстративно громкое заявление: “Пусть меня лучше считают сволочью, чем дурой”. Женщина она была эмоциональная, притом отзывчивая, душевная, – но не то чтобы чересчур умная (хотя вовсе не “дура”), и уж, конечно, менее всего “сволочь” (этим словцом она обозначала людей, прежде всего, корыстных, а то и просто бессовестных). И вот почему-то она хотела, чтобы ее считали совсем не тем, чем она была. Не буду копаться в “психологии” покойной – замечу только, что в жизни ее по крайней мере однажды жестоко обманули, и процитированное выше громогласное “кредо” выражало, на мой взгляд, безотчетную реакцию на этот обман. А возможно, здесь сработал и какой-то другой “механизм”, но, повторяю, не в этом дело, и заявление это я нередко вспоминаю в связи с декларацией совсем иного – в определенном смысле, противоположного – рода.
Я имею в виду декларацию, которая постоянно встречается в современной публицистике (то и дело выдающей себя за “философию”), причем в публицистике и так называемой “патриотической”, и так называемой “демократической”. Суть этой декларации достаточно проста: “русский человек по природе своей коллективист, и в этом его коренное отличие от человека западного, по природе своей индивидуалиста”. Или совсем кратко: “они там – индивидуалисты, а мы здесь – коллективисты”. Конечно, терминология при этом может меняться, и вместо несколько подмочившего свою репутацию “коллективизма” иные публицисты-“философы” говорят о “соборности” (хотя латинское collegere и значит, собственно, “собирать”, а первым энтузиастом слова “соборность” был у нас Феофан Прокопович, прямо выводивший из нее “коллегиальность” своего царственного кумира), вспоминают “общинность” и т. п.; что же касается “индивидуализма”, то в зависимости от своей принадлежности к “патриотам” или к “демократам” его могут заменять “эгоизмом” или даже “гедонизмом” (“сладострастием как принципом”) в одних случаях, в других же – делать акцент на “личной ответственности”, “прагматическом персонализме” и т. п. Но каким бы схоластическим “расщеплением волоса” не занимались в данном случае мнимые “оппоненты”, внушают они русскому человеку по сути одно и то же: если ты русский, то “коллективное мы” для тебя несравненно важнее “индивидуального я”.
Внушают, повторяю, одно и то же – и добиваются, естественно, одного и того же по сути, а именно: глубочайшего, коренного искажения самосознания русского человека. Правда, поскольку русский человек, вообще говоря, не такой уж болван, как хотелось бы его нынешним наставникам, и о прелестях “коллективного мы” он помнит не только по роману Е. Замятина (и тем более – не из трудов, доказывающих “первичность мы по отношению к любому я” и принадлежащих перу “великого русского философа” Семена Людвиговича Франка), а чаще из индивидуального опыта (который включает и воспоминание о незабвенном афоризме советских “училок” литературы: “я – последняя буква в алфавите”) – то он, русский человек, будучи, как говорится, “себе на уме”, по сути понимает, чего от него ждут: “пусть меня лучше считают дураком-коллективистом, чем сволочью-индивидуалистом”. И порою он находит, что так оно и удобнее. А уж чем он сам себя считает – вопрос другой.
Однако полагаться на гениально отмеченную Пушкиным сметливость русского человека, по большому счету, все-таки недостаточно. Для успеха в серьезной духовной борьбе она – не самое прочное оружие. Поэтому надо с полной ясностью осознать, что, внушая русскому человеку убеждение в его “врожденном коллективизме” (соборности, общинности и прочем) и отрицая его право на индивидуальность, наша так называемая “патриотическая элита” играет подлую или глупую (пусть выбирает сама) роль пособника
“элиты” космополитической, предельно облегчает последней (по крайней мере, в теоретическом плане) борьбу с русским духом, первоисточник которого всегда лежал и лежит в свободной, самостоятельно мыслящей, творческой индивидуальности.Для доказательства этого принципиального положения я мог бы обратиться и к фактам русской истории, и к идеям целого ряда представителей русской национальной философии. Но я поступлю несколько иначе. И не только потому, что вокруг исторических фактов можно вести долгие и бесплодные споры, если не развита способность эти факты видеть и понимать. А также не только потому, что наша “патриотическая элита” глубоко невежественна в области идей русских национальных мыслителей и даже их имена знает разве что понаслышке (а знать лучше и не хочет, в чем меня убедила, в частности, попытка просто “придать гласности” эти идеи и эти имена в первой части “Трагедии русской философии”, которую “неосторожно” напечатал журнал “Москва”, – вызвав сразу окрик “Отставить!” с самой верхушки “патриотического Олимпа”, и холопски этому окрику подчинившись). Не только ввиду всего этого, но и в силу еще одного достаточно серьезного обстоятельства я подойду к делу несколько иначе, чем подошел бы к нему в систематическом философском исследовании.
Обстоятельство, которое я уже отмечал выше, таково: практически все апологеты коллективизма, общинности, соборности и прочего демонизируют индивидуализм (и сам принцип индивидуальности) самым примитивным образом – отождествляя его с эгоизмом, который, мол, “безусловно осуждает” Православная церковь. А поскольку современный русский человек не слишком осведомлен по части православно-христианского вероучения (да и подкладывают ему, очень часто, под видом этого учения, по сути антиправославные домыслы “религиозных философов” типа Вл. Соловьева) и в то же время, как правило, питает к Православию вполне естественное (хотя и несколько
“платоническое”) уважение – то дело, как говорится, сделано, и отрицание “индивидуализма сиречь эгоизма” как бы и не требует каких-то дальнейших доказательств. Только на самом деле сказка тут еще не кончается: вслед за индивидуальным эгоизмом вполне логично отрицать и “национальный эгоизм”, а в итоге прийти прямо к космополитизму, который, конечно, можно стыдливо прикрыть фиговым листком “всечеловечности”, но которому от этого, как говорится, хуже не станет: главное, что русский человек сознаёт себя обязанным отречься и от своих индивидуальных, и от своих национальных интересов. Другими словами, проявить вполне “бескорыстную” дурость. Что космополитам и нужно.Но чему же на самом деле учит Православие относительно так называемого “эгоизма”? Заметьте: я не собираюсь спорить сейчас с неверным отождествлением индивидуализма и эгоизма; это был бы философский спор, серьезно вести который с нашей “патриотической элитой”, в силу сказанного ранее, весьма затруднительно. Поступим иначе: примем “тождество” индивидуализма с эгоизмом, и поговорим только о последнем. А точнее, вспомним, что говорили на сей счет настоящие светочи русского Православия. Естественно, что нам важно при этом не набрать энное количество вырванных из контекста цитат, а найти достаточно развернутое и связное обсуждение вопроса об эгоизме, – найти, повторяю, у такого представителя русского Православия, чья духовная значимость не подлежит никакому сомнению. К счастью, для этого нам даже не надо ходить уж слишком далеко: у любого православно-русского человека должно быть под рукою своего рода практическое руководство по
Православию для мирян: сборник писем св. Феофана Затворника (1815–1894) “Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться”.Я не случайно отметил, что это книга для мирян: св. Феофан глубоко и тонко понимал разницу между книгами для священнослужителей, тем более, для тех, кто избрал путь самой строгой духовной жизни, монашество, – и книгами для тех, кто хочет усвоить самые азы духовности, внести ее свет в свою обыденную жизнь. И св. Феофан охотно шел навстречу такому стремлению: помня слова Спасителя “Царство Мое не от мира сего”
[Иоан. 18:36], помня, что “весь мир лежит во зле” [ I Иоан. 5:19], он помнил и другое, по сути более важное – “И свет во тьме светит, и тьма не объемлет его” [Иоан. 1:5]. Свет евангельской истины, свет Самого Христа – светит не только внутри церковных и монастырских стен, но и за их пределами.Итак, книга, о которой идет речь – это письма-ответы на вопросы женщины, живущей в миру (с большой долей вероятности – духовной дочери св. Феофана). Всего писем восемьдесят – и уже четвертое из них затрагивает именно ту тему, которая нас сейчас волнует, тему эгоизма. Но сначала св. Феофан – и это делает его ответы особенно ясными, предметными – достаточно подробно воспроизводит основные вопросы, сомнения, а то и возмущение, негодование его корреспондентки. Последнее особенно заметно в указанном письме. Духовная дочь о. Феофана жалуется, что в окружающем ее мире все “друг
друга теснят, вяжут и тиранят; никто своей воли и свободы не имеет” (с. 9 по репринтному изданию: Ленинград, 1991). Она приводит пример, по-женски конкретный, связанный с обычаем, описание которого мы так часто встречали в русской литературе: порадовать окружающих (обычно – после застолья) пением. “Я, например, пою. Когда хочется петь, ведь это рай: и самой приятно и слушающим. А тут, хочешь – не хочешь, пой… И поешь. Самой тягота невыносима, – чуть грудь не треснет, а надуваешься – показать, что поешь от души. Я замечала это и у других”. Далее корреспондентка св. Феофана не останавливается перед обобщением. “Может быть, я ошибаюсь, но не увидела ничего, что было бы от души. Ласки напускные, готовность к услугам – тоже, взаимоуважение – тоже. Все напускное…И выходит, что когда мы собираемся, то представляем собою сборище лицедеек и лицедеев…Как же это так?! Ведь все дружка дружке, кажется, душу готовы отдать, а кругом ходит холод!” (с. 10).Что же отвечает на эти подозрения, а еще точнее – обличения, св. Феофан? Или нет – давайте сначала подумаем, что ответил бы типичный современный пастырь? Не сомневаюсь, что он сказал бы нечто в следующем роде: прежде чем обвинять других, дочь моя, подумай о своей позиции. Пусть тебе в каких-то случаях не хочется петь – но если этого хочется другим, причем в большинстве вряд ли совсем чужим тебе людям, почему бы не пересилить себя и не сделать так, как они просят? А то, что ты подозреваешь при этом в них тот же душевный холод, который чувствуешь в себе – так это только твои подозрения, и не более того. Холод в тебе – еще не доказательство холода в других. Откройся навстречу им, отбрось это свое эгоистичное “не хочу” – и ты, вполне вероятно, почувствуешь тепло их душ, то общее тепло, которое и превращает “сборище” в собрание людей единодушных, то есть не проводящих черту между собой и “другими”. А если и не почувствуешь, то это твоя вина, а не чужая – ибо пока ты рассуждаешь, дочь моя, как явная
эгоистка, а не православная христианка, рассуждаешь, исходя из упоения своей личной волей, свободой и т. д. – этими синонимами эгоизма и себялюбия”.Уверен, что именно нечто подобное (пусть и сказанное убедительнее, с цитатами из Священного Писания) услышала бы корреспондентка св. Феофана сегодня, от современного православного пастыря, да еще получила бы от него напоследок соответствующую епитимью. К счастью, в России
XIX века, у нее еще был шанс (пусть и небольшой) встретить пастыря, сказавшего нечто совсем иное.Итак, что же отвечает св. Феофан? Прежде всего, он не ставит под сомнение наблюдения и оценки своей корреспондентки и даже говорит вполне категорично: “иначе сему и быть нельзя. Ибо такая жизнь есть жизнь падшего человечества, которого исходная черта есть самолюбие и эгоизм, себя ставящий целью, а все и всех средством”
(c. 12). Ответ для нас неожиданный, поскольку, казалось бы, жалобы его корреспондентки ясно говорят об ее эгоизме, о ее нежелании пожертвовать своими “хочется” и “не хочется”. Но св. Феофан сразу же разъясняет, как он понимает эгоизм, и все становится на свои места. А именно, эгоизм проявляется, прежде всего, в том, “что всякий хочет навязать свои желания на другого или связать его ими, – что назвали вы очень метко тиранством”. Вникнем в эти слова: эгоизм, подлинный, а не “ярлыковый”, выражается в “тиранстве”, в стремлении навязать другим свои желания и связать ими, то есть сделать других средством для “самоуслаждения”. Но именно потому, что эгоисту нужны “средства”, он характерным образом уходит от себя и, так сказать, “переключается” на других людей. В этом – причина хорошо известной мало-мальски наблюдательному человеку “экстравертности” эгоиста; его взгляд непрерывно “шныряет” по окружающим людям в постоянных поисках “средств”, в поисках чужой жертвы; в поисках, доходящих, если угодно, до самозабвения, так как не в себе самом он ищет соответствующие ресурсы, способности, таланты и т. д., не свой собственный потенциал хочет реализовать. Все это он хочет получить от других. И св. Феофан находит удивительно простое и точное выражение для основного приема эгоиста: “Уж как ни скрашивает кто своих желаний, назади всего стоит эгоист, желающий повернуть вас по своему, или сделать вас средством”.Повернуть другого по своему – вот основополагающий метод эгоизма; метод, для которого (подчеркнем это еще раз) принципиально необходим другой. И даже много других, дабы увеличить вероятность успеха. Эгоизм, подлинный эгоизм, может “развернуться” только в коллективе
, в “обществе”; напротив, в уединении, в “затворе” он теряет свое главное оружие, и потому уединение, “затвор”, даже какая-либо “интровертность” – состояние для него глубоко чуждое, “болезненное”, некомфортабельное. В связи с этим св. Феофан не только признает особую склонность эгоиста к лицедейству, “игре на публику”, но и развивает это наблюдение своей корреспондентки, говоря о людях “с симпатичным строем сердца: так и льнут и берут прямо за сердце”. Симпатия, этот “остаток родственного чувства, с каким создан человек в отношении к другим”, слишком часто “состоит в услугах у эгоизма, который пользуется им как наилучшим средством к устроению своих дел. Я знаю одно такое лицо. Лучше прямой эгоист или эгоистка, чем такие симпатисты и симпатистки” (с. 13).Эти замечания св. Феофана об особой вредоносности лицедеев и “симпатистов” вполне актуальны. Укажу для примера на поразившую меня своим бесстыдным лицедейством “передовицу” из газеты “День литературы”, подписанную неким обалдевшим от счастья лауреатом очередной “премии Солженицына” и озаглавленную… “Я всегда буду с народом”. К сожалению, мы так привыкли к лицедейству наших “патриотов”, что, боюсь, большинство читателей не увидело “ничего плохого” в этом по сути оскорбительном заголовке, с головой выдающем именно тот эгоизм, о котором говорит св. Феофан. А между тем нелепость подобного “великодушия” должна быть очевидна для человека, который действительно сознает себя русским. Впрочем, возможно, что автор приведенной декларации имеет в виду вовсе не русский народ. Предположить подобное можно не только потому, что со словом “народ” он нигде в своей декларации не соединяет слово “русский”. Просто “народ”, а какой – догадайся сам. Догадаться же позволяет обращение к его более обстоятельным сочинениям, вроде учебника “Политология” (2000 г.), где черным по белому написано о “ветхозаветном образе Руси как святой, обетованной земли” (с. 281). Итак, согласно г. Панарину (ибо так зовут нашего “симпатиста”), Святая Русь – это некая метафора на мотив “обетованной земли” иудеев. Таким образом, наш вопрос, в преданности какому народу клянется этот господин, не так уж надуман. Впрочем, Панарин на то и лицедей
, чтобы все его слова звучали двусмысленно.Но вернемся к подвижнику Русского Православия, который не рассуждал о химерах типа “православной цивилизации” (название другой книги нашего “политолога”, забывшего, что еще Н. Я Данилевский показал; только самые примитивные цивилизации, типа иудейской, имели “исключительно религиозную основу”, а в полноценной цивилизации религия – одна из четырех равноправных основ; см. “Россия и Европа”, особенно главы 5 и17). Вернемся к св. Феофану, который делал самое важное для русского человека дело: помогал ему понять и отстоять себя перед напором лицедеев и “симпатистов”, которые, в случае сопротивления их манипуляциям со стороны русского человека, тотчас наклеивают на него ярлык
“эгоиста”. О. Феофан пишет духовной дочери: “Вы даже услышите или уже слышали приговоры: это эгоист, это эгоистка! Не подумайте, что говорящие это сами чужды эгоизма. Нет, – этот приговор относится к тем, которые не позволяют повертывать собою или употреблять себя в средство для эгоистических целей тех, которые так о них судят”. Подобные “судьи”, продолжает св. Феофан, “даже монахов укоряют в эгоизме, – что-де для себя одних живут”. Святитель не уточняет, каких “судей” он конкретно имеет в виду. Это и понятно – уже тогда их было, увы, немало. Но трудно не вспомнить одного из наиболее “прославленных”: упомянутого ранее Вл. Соловьева, который в 1891 г., с характерной для него интонацией фальшивого “симпатиста”, рассуждал о монахах так: они “при всей своей праведности и святости, ошибочно думали, что спасать можно и должно только отдельные души. Они достигли, чего хотели: свои собственные и многие другие души спасли, а общество и мир, от которых они отделились, от которых бежали, остались вне их действия и пошли свои путем” (цитирую по “Собранию сочинений”, изданному Товариществом “Общественная польза” (!), т. VI, с. 355). В этой тираде поражает полное отсутствие логики, не говоря уж о полном непонимании христианства. Как можно называть “праведными и святыми” тех, кто ошибался в самом принципиальном для их монашеского дела вопросе, совершал это дело глубоко неверно? И до какой степени надо не понимать сути монашеского дела, признавая, что монахи спасли “свои собственные и многие другие души”, – и, тем не менее, не сделали главного: не спасли “общество и мир”! Но даже Спаситель не “претендовал” на спасение мира вообще, не для такого “спасения” просил помощи Своего Отца: “не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои” (Иоан. 17:9). И имело для Него значение не “общество” и “польза” последнего, но “верующий в Меня”, как постоянно повторяется в Евангелии, – повторяется, чтобы подчеркнуть принципиально индивидуальный подход Спасителя, которые не принуждал к вере всех подряд, а искал именно верующих в Него. Наш же “религиозный философ” журит “историческое христианство”, прежде всего, за “индивидуальное спасение” (выделено на той же странице автором); он даже не ведает (или делает вид, что не ведает) об известных словах св. Серафима Саровского: “спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся”. Тысячи, но далеко не “все”; и при этом надо сначала спастись именно самому. Таков радикальный (то есть коренной) индивидуализм подлинного христианства, чуждый Соловьеву, да и всем его эпигонам.Конечно, св. Феофан вряд ли погружался в домыслы Вл. Соловьева. Но оценка этого типичного лицедея и “симпатиста” вполне выражена в словах святителя: “По этому одному (то есть по отношению к монашеству – Н. И.) можете судить, какого достоинства суть и вообще обличения в эгоизме…Они значат: нашла коса на камень” (с. 13–14).
Нашла коса на камень. Вот, поистине, знаменательные слова. “Косой” коллективизма, общинности, соборности (давно превращенной из специфически церковного термина в социально-политический лозунг) и до сих пор пытаются подрезать под корень
подлинно русское чувство и сознание важнейшего значения человеческой индивидуальности (так прекрасно выраженное в словах Петра Евгеньевича Астафьева: “душа всего дороже”); подрезать – и объявить “отсутствующим” у русского человека. Но нам необходимо, жизненно важно верить, что эта коса, рано или поздно, сломается на ненавистном “косарям” камне – но сломается только при условии, что русские люди обретут ясное национальное самосознание, где личность, свободная духовная индивидуальность есть “первое основание”, как учили И. В. Киреевский, П. Е. Астафьев, Н. Н. Страхов, Н. Г. Дебольский и многие другие, сегодня или просто “забытые”, или злобно перевираемые классики русской философии, достойные современники св. Феофана Затворника. Но их идеи – это, как уже говорилось, тема особая. Как, добавлю, и вопрос о том, а действительно ли типичный западный человек является “врожденным индивидуалистом” – или (как давно уже поняли наиболее серьезные европейские мыслители) именно жесткий коллективизм, социальный “холизм” определял и определяет основной характер западноевропейской культуры, которая “подарила” нам все социалистические и “коммунистические” мифы.А эту заметку я закончу тем, что напомню последний совет св. Феофана своей духовной дочери. Святитель, конечно, чувствовал и понимал темную силу того общества
эгоистов, в которое человек, увы, слишком часто “втянут против воли”. И трезво оценивая эту силу, он дает, как это и уместно, простой первоначальный совет: “держите себя так, как бы вас там не было…Внешне действуйте как и все, будто на распашку; но сердце свое берегите от сочувствий и увлечений. В этом главное – сердце берегите”.Совет, на первый взгляд,
“циничный”, призывающий к ответному лицедейству – но по сути продиктованный глубокой мудростью св. Феофана Затворника. Сначала сбережем от наших “общественников”, “соборников”, и прочих коллективистов – свое русское сердце. А сбереженное, не усохшее в цепких объятиях “соборной любви” (которая сегодня “расцвела” прямо на глазах между “патриотами” и “демократами”, в призывах и далее “жить вместе” со всем, что бесконечно чуждо русскому человеку), – оно, русское сердце, подскажет нам дальнейшие, более радикальные действия.Постскриптум.
У меня нет никаких сомнений, что мои заметки вызовут негодование как со стороны тех, кто давно использует мифологему
“русского коллективизма” в своих сугубо эгоистических, корыстных целях, так и со стороны тех, кто позволяет “вертеть”, или манипулировать собою, искренне считая это чуть ли не своим долгом перед “обществом”. Негодование манипуляторов мне совершенно безразлично; но вот с теми, кто доверчиво внимает всяческим панариным, кара-мурзам и прочим “симпатистам”, дело обстоит несколько иначе. Исключительно для них, замороченных “симпатистами” русских людей, я попытаюсь уточнить уже сейчас весьма важный момент, который было бы целесообразнее обсудить в более строгом, философском размышлении. А именно, следующее.Наш глубинный (и потому очень часто безотчетный
) русский индивидуализм – это данность, которую надо только ясно осознать; становится “более индивидуалистами”, чем мы уже суть, нам незачем, и не к тому призывают мои заметки. Но вот подлинное сплочение – это для нас вовсе не данность, а самое трудное и высокое задание. Упования на якобы “врожденную соборность” и т. п. как раз и мешают нам отдать делу сплочения свои индивидуальные силы и таланты, мешают осуществить русское национальное единение не на словах, не в форме бесчисленных “русских партий”, нужных только для удовлетворения эгоистических стремлений их “руководства” (чтобы “въехать” таким способом в “российский парламент” или хотя бы в какое-нибудь “городское собрание”), – но осуществить на деле. На том деле, которое именно в силу его индивидуальной первоосновы, нельзя сформулировать “вообще”, но которое каждый русский человек должен найти самостоятельно, соответственно своему основному личному таланту. Да, это трудно, это непривычно – но все другие пути уже “исхожены” и неизменно приводили в тупик. Поэтому думай и решай самостоятельно, как именно ты можешь (и должен) применить свой талант, свой “дар Божий” к делу сплочения русского народа в русскую нацию. Думай, решай и действуй – как это и подобает свободно-разумной личности. Думай трезво, решай твердо и действуй до конца. Только это я и могу посоветовать “читателю вообще”. Конкретный совет возможен – но только с учетом индивидуальности читателя моих заметок.Впрочем, один достаточно конкретный совет я все-таки могу дать: если читатель услышит от современных
“училок” о “последней букве в алфавите” – пусть напомнит им наш коренной церковно-славянский алфавит, где местоимение первого лица единственного числа – Аз – стоит на первом месте.август 2002 г.
