Капитализм, демократия и удобная бакалейная лавка Ральфа

Многие посткоммунистические страны, прежде всего в Восточной Европе, быстро стали демократическими вопреки тому, что ббльшая часть населения по-прежнему работала на государственных предприятиях, экономика сохранила централизованное планирование, а основные активы оставались в собственности государства. В этих странах политики, естественно, старались (и до сих пор стараются) изменить ситуацию, но лишь потому, что прежняя экономическая система полностью дискредитировала себя, а не потому, что таковы были требования демократизации.

Самым наглядным примером является Болгария. По различным политическим причинам в течение ряда лет после 1989 года в стране практически не было экономических реформ: все ключевые секторы экономики контролировались государством, на которое в большинстве своем и работали болгары. Правительство контролировало цены, не поощряло создание частных фермерских хозяйств, не вводило процедуру банкротства, обильно субсидировало государственные предприятия, почти не допускало приватизации и упорно отказывалось принимать меры, которые рекомендовал Международный валютный фонд. При этом внутриполитическая обстановка оставалась хоть и сумбурной, но свободной и открытой, то есть вполне демократичной. Люди располагали свободой слова и организаций, а раз в два года проводились открытые выборы. Когда в 1996 году плачевное состояние экономики переполнило чашу терпения, под давлением массовых (но мирных) демонстраций правительство ушло в отставку, а новое, законно избранное, приступило, наконец, к радикальным реформам3. Таким образом, без малого 10 лет демократия в Болгарии существовала при фактическом отсутствии капитализма.

Те, кто считает, что демократия возможна только в условиях капиталистической экономики, обычно подчеркивают важность независимых денежных средств. По мнению Уильяма Рикера, «если вся экономическая жизнь подчинена государству, оппозиция лишена какой-либо финансовой базы»4. Схожая точка зрения у Фридмена: если все рабочие места находятся под прямым контролем политических властей, для них было бы «самоубийственно позволить рабочим и служащим выступать в пользу политики, которая прямо противоположна официальной». Поэтому, считает он, очень сомнительно, что в таких условиях оппозиция сможет «найти достаточные финансы... Где она их возьмет?». Но в Болгарии власти решились на «самоубийственное» поведение, а оппозиция явно располагала достаточными средствами для организации успешного протеста. (Не забудем, что во многих странах на улицу первыми выходили студенты, в значительной мере зависимые от государственных стипендий.) Фридмен с трудом представляет, как власти могут финансировать «недружественную им пропаганду»5. Но во многих демократиях именно это и происходит: оппозиционные партии автоматически (и регулярно) получают субсидии от государства, если могут доказать, что имеют поддержку 2—3% населения.