Джон Мюллер
Демократия
Видя столь явное несовпадение между идеальными построениями и прискорбной демократической реальностью, разочарованные теоретики и реформаторы обычно прибегали к одному из двух способов выйти из создавшегося положения. Один состоит в том, чтобы перестать желать невозможного и признать: демократия, как показывает опыт, реально неосуществима; она — прекрасная, но недостижимая мечта. В феврале 1990 года чешский президент Вацлав Гавел спокойно разъяснил Конгрессу старейшей в мире демократии, что эта страна демократии не имеет и иметь не будет: «Пока люди остаются людьми, демократия в подлинном смысле слова — не более, чем идеал. Стремиться к ней — все равно, что идти к горизонту: можно пройти меньше, можно больше, но в любом случае достичь цели нельзя. В этом смысле вы тоже всего лишь идете в направлении демократии»1.
Второй выход — сосредоточиться на противоречии и попытаться его смягчить. В одном аналитическом обзоре, например, сначала отмечается, что «в теории демократия требует сознательных и информированных граждан», а затем констатируется, что «последние двести лет Соединенные Штаты существуют как устойчивая демократия, несмотря на неподготовленность населения». Такую ситуацию следует характеризовать как «парадокс современной демократии»2.
Ободренные подобными соображениями, теоретики демократии и реформаторы пытались усовершенствовать систему, улучшить демократические институты и приблизить их участников к тем требованиям, которые предъявляют теория и построенные на ней идеалы. В числе прочих усилий реформаторы старались уравнять возможности для всех и ограничить роль политических группировок. Они стремились поднять человеческую природу до труднодостижимых высот, намеченных, например, Джоном Ф. Кеннеди: «Демократия — трудная форма правления. Она требует высочайшего уровня дисциплины, самоограничения, готовности брать на себя обязательства и приносить жертвы ради общих интересов, а еще она требует знаний»3.
Я, со своей стороны, провожу в этой книге другую мысль: в несовпадении идеальной и реальной демократии больше виноваты идеалы, чем жизнь, больше звезды, чем мы сами, — с чем не был согласен шекспировский Кассий. В конце концов, если, допустим, моя теория утверждает, что Луна состоит из зеленого сыра, а потом космонавт некстати привозит образец лунного грунта — пыль и камни, то даже мой лучший друг не отважится назвать это несовпадение «парадоксом». Нормальные люди поступят «неучтиво»: признают, что моя теория полностью опровергнута, и будут высмеивать любую попытку облепить Луну зеленым сыром ради соответствия теории.
